Даже неосуществленные связи рождают в нем “боль большой потери”
Естественно, что такой образ мыслей и чувств несовместим с желаниями обыкновенной женщины.
Замечу на полях. Эта тема разнонаправленности жизненных интересов мужчины и женщины не характерна для Бунина. Вероятно, она слишком неэстетична, слишком “груба”, может быть, личностно болезненна.
Вспомним из рассказа “Без роду-племени”:
“Почему ты даже мысли не допускаешь равнять меня с собою?”
Тем более оказалось безнадежным для Арсеньева обращаться к Лике в поисках отклика на свое поэтическое восприятие мира.
Однако утрата Лики переживается Арсеньевым трагически.
“Думаю, что я не застрелился в эту ночь только потому, что твердо решил, что все равно застрелюсь, не нынче, так завтра”
5.3. Творчество
Третий объект, на который направлено авторское сознание в романе, – творчество. Арсеньев понимает, что в жизни есть “нечто неотразимо-чудесное – словесное творчество” (5: 82).
По поводу чтения книг Сумарокова, Державина, Жуковского, Баратынского:
“С этими томиками я пережил все свои первые юношеские мечты, первую полную жажду писать самому, первые попытки утолить ее, сладострастие воображения”
В согласии со страстностью своей натуры Бунин вырабатывает эстетическую программу, в основе которой – точное, подробное описание природно-предметного мира и людей как части этого мира.
“На Московской я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам… Наблюдение народного быта? Ошибаетесь, – только вот этого подноса, этой мокрой веревочки!”
Бунин полемически отвергает тенденциозность в творчестве, не замечая того факта, что абсолютизация изображения мира и человека в их внешней природно-предметной выраженности тоже является тенденциозностью.
Одиннадцатая глава пятой книги романа посвящена описанию редакции газеты, в которой работает Арсеньев. Эта глава состоит из ряда портретов-описаний, зарисовок членов редакции, посетителей. Бунин достигает динамизма, характерности в описаниях внешнего вида персонажей, как и в описаниях природы. Для него такое изображение – более правдиво, чем изображение “народного быта”.
“Я мучился желанием писать что-то совсем другое, совсем не то, что я мог писать и писал: что-то то, чего не мог. Образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания – какое это редкое счастье! – и какой душевный труд!”
Так действительность воплощается в слово только в той ее части, которая постигается страстным,