– Видел, видел, – даже не взглянув на диплом, проворчал Бубукин. – А вот Гуреев твой опять жалобу настрочил. Её я тоже видел! На трех листах. И про грязь, и про суп без мяса, и про хамство медсестричек твоих «классных», как ты изволил выразиться, и про вид на помойку из окна. Про все, короче. Когда угомонится? Сколько я тебя прикрывать буду?
– Потерпи, Михалыч. Два понедельника, максимум. Грешно, конечно же, так говорить, но в легких у Гуреева одни метастазы остались. – Лисин никак не может нащупать гвоздь, чтобы повесить назад диплом.
– В мозгах у него метастазы. Ладно. Будь! – Бубукин с трудом поднимается с пуфика.
– Может, ещё разик по последней? – Лисину, наконец, удаётся водрузить на место диплом. Удовлетворённо крякнув, он возвращается к столу.
– Давай, Степан! Только по самой последней. Даже садиться не буду.
Выпивают, закусывают разломленным пополам остатком бутерброда Лисина. Тем, что с сыром. Не успев дожевать, они вздрагивают от грохота падающего вместе с гвоздём диплома «Красного Креста». Осколки стекла разлетаются по полу.
– Всё! Песец заботе о пациентах, – резюмирует главврач.
– Полный песец, – соглашается Бубукин. – Да и хрен с ней, с заботой. Поехал я. Пора.
– Позвольте уж до тачки шефа проводить!
– Провожай! Много я тебе, Лисин, позволяю. Смотри у меня.
Нетвердой походкой, поддерживая за локотки друг друга, оба служителя районного здравоохранения покидают прокуренный кабинет. Во дворе больницы Лисин вместе с услужливо распахнувшим заднюю дверцу водителем запихивают Бубукина в синий райздравовский «ниссан». Пётр Михайлович изрядно захмелел, но, тем не менее, не забывает скомандовать водителю дать прощальный «спецсигнал» и включить мигалку.
На втором, и последнем, этаже больницы, точно над кабинетом главврача располагается небольшая, метров пятнадцать – двадцать комната. Над её дверью висит выцветшая табличка – «Реанимационное отделение». Правда, войдя внутрь комнатёнки, об этой грозной табличке как-то сразу забываешь. Потрескавшиеся потолки, протертые линолеумные полы… Палата трёхместная. На одной стандартной больничной койке дремлет Александр Нефёдов – совсем еще юноша. Годков пятнадцать-шестнадцать, не более. Бледное осунувшееся лицо с капельками пота на лбу, тяжелое хриплое дыхание. На пыльном экране в изголовье тревожные всплески старенького кардиографа. Рядом на проржавелом штативе капельница с мутным раствором. Чуть правее парнишки точно такая же капельница. Её прозрачная пластиковая трубка подключена к тонкой жилистой руке Гуреева – пожилого и очень худого мужчины. Свободной рукой он что-то сосредоточенно пишет в блокноте. Иногда его нездоровый горящий взгляд ненадолго задерживается на потолке, он задумывается, шевеля губами, затем снова начинает писать. Третья койка значительно комфортнее и отделена от двух других чистой белой занавеской. Койка пуста, но ждет явно нерядового пациента. Она тщательно заправлена, в изголовье свеженький штатив с капельницей