– Делится, – прерывает старика Нефёдов. – Тридцать девять получается.
– Ну вот. Тридцать девять, – Гуреев торжествует. – Ура! Очень даже достойная цифира. Опять же в результате титанической работы и неусыпного внимания власти к проблемам здравоохранения. У меня здесь тоже аплодисменты прописаны. Стоя притом.
Пытается резко встать. Но вдруг начинает задыхаться и в полном изнеможении вновь валится на кровать.
– Ой! Больно-то как! Маракин, вызови там кого-нибудь. Совсем мне плохо. Похоже, помираю.
– Туда и дорога! – раздается из-за занавески.
– Нажмите на кнопку, сволочь! – Нефедов пытается встать, но, схватившись за сердце, опускается на кровать.
– Да и хрен с ней, с кнопкой этой, – пробует успокоить юношу Гуреев. – Пусть Маракину останется личный катафалк заказывать. Ой, блин, больно-то как! Слышь, Маракин, сделай телевизор погромче. Неохота мне пацана пугать. Я громко стонать буду. Очень громко. Мешать всем буду. Уж очень больно. Помираю я.
Маракин демонстративно делает звук телевизора тише.
– Ну ты и сука, Маракин! – машет кулаком в сторону занавески Гуреев. – Сашенька, спой мне чего-нибудь.
– Я плохо пою, дядя Коля. У меня и голоса нет.
– А я тебе подпевать буду. Шепотом. В голос у меня уже не выйдет. «Катюшу» знаешь?
– Помню немного.
– Жаль, я тебя с моей Катюшей познакомить не успел. Очень жаль. – Гуреев чуть приподнимается с подушки и тихо начинает петь:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
Довольно чисто вступает Саша, и уже в два голоса:
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила…
Песню на свой, блатной манер подхватывает и Маракин:
Про того, чьи письма берегла…
Песня становится громче, разносится по всей больнице. «Катюша» звучит трогательно и печально на фоне рассказа мэра об успехах здравоохранения в вечернем эфире местного телевизионного канала.
Кабинет главного врача. В кабинете Лисин и Петр Михайлович Бубукин – чиновник райздрава. Оба взвинчены. – Ты, Степан, ведаешь, что творишь? – Бубукин предельно зол. – Кольцов у него, видите ли, оперировать отказался. Если у тебя голова лишняя, то мне она дорога. Как память, хотя бы. Впрочем, какие тут шутки? Кольцов что, не понимает, чем рискует? Ему домой, в Москву, что, не хочется? – Всё он прекрасно понимает. Упёртый как бык. Не пробьёшь. – Тогда разъясни мне толком, что с почкой этой долбаной делать?
– Мне Кольцов уже популярно объяснил, чего с ней делать. – От не самых приятных воспоминаний главврач поморщился. – Но это ситуацию не облегчает. Не знаю, Пётр Михалыч. Деньги отдадим, почку в наш Мухосранск привезём. А дальше?
– Деньги-то уже выложили. – Бубукин нервно бьёт себя по карманам брюк в поисках сигарет. – Что, на Кольцове этом свет клином сошёлся?