И с одинаковым восторгом мы летим по степи навстречу красному шару…
Позже беглянку нашли в степи мертвой. В руках у нее было решето, которое она сорвала с чьего-то забора, пока неслась на украденном коне по улице.
Говорят, видели, как она ловила в степи солнце решетом и ее черные волосы развевались на ветру, застилая красный шар.
Кто его знает, что там было на самом деле.
Очень может быть, мой дед был скучным и мелким человеком, а заезжий офицер-красавец разбередил душу певунье, да и бросил – ускакал в сторону солнца. Возможно, она бежала за ним, хватала за стремена – он оттолкнул, ударил.
Поговаривали, что не тот офицер, а муж побил ее так, что тронулась она после этого умом.
Хоть муж-мельник рядился в городскую одежду, а все ж был куплен для нее «паном», из дома которого ее выдали замуж, как в свое время ее мать, и ее бабку, и всех старших из дочерей далеко вглубь рода. Мельник гордился женой, но и запил после женитьбы – ревновал. А когда грянула смута, первый побежал и пустил красного петуха в господскую усадьбу.
Слышали, что за то прокляла его жена. Может, потому и хотела с офицером сбежать, да не вышло.
Мою мать, как и оставшихся еще двоих детей погибшей беглянки, вырастила моя прабабка.
Она, хоть из того же господского дома вышла в замужнюю жизнь, была крепкой веры и большого смирения. Последние ее слова, когда умирала, были: «Анфиса, покрести детей». Соседки уже поднесли зеркальце к ее губам, и оно не затуманилось, уже завесили окно платком – и тут моя прабабка открыла глаза и сказала: «Анфиса, покрести детей».
Но Анфиса, так звали мою мать, уже была учительница, она была комсомолка, и у нее был муж-коммунист.
А до того помогали моей прабабке растить оставшихся сирот две учительницы – приехали в деревню из города, «в народ». Анфиса была умненькой, застенчивой и хорошенькой. Как раз в таком образе представляли себе народ мечтательницы-дворянки, прибывшие облегчать его участь на местах.
Обнаружив, что у Анфисы под платьем не только нет, но и никогда не предполагалось белья, сестры облегчили ее участь и поделились своими запасами. Потом стали причесывать и наряжать Анфису, читать ей революционные книжки и рассказывать о счастливом будущем человечества. Анфиса благодарила, слушала, менялась на глазах и по воскресеньям, вместо того чтобы ходить в церковь, становиться на колени и молиться на образа, пела с девушками-революционерками: «Бог это значит богатый, Господь это есть господин, мо́лодежь (с ударением на первое о) шлет им проклятье, сгиньте, святые, как один!»
Сначала сгинули сестры-учительницы – мо́лодежь там или кто другой заживо сжег их в чистенькой, прибранной комнатке при школе, где висели по стенам фотографии господина на лошади и дамы в платье со шлейфом – они снисходительно и одобряюще улыбались с клочка карточки, чудом уцелевшей на краю пепелища.
Анфиса