Эта история была использована в пьесах «Чужая тень» К. Симонова, «Великая сила» Б. Ромашова, «Закон чести» А. Штейна. По последнему произведению срочно был снят фильм «Суд чести». В финале общественный обвинитель – военный хирург, академик Верейский, – обращаясь к наэлектризованному залу, обличал профессора Добротворского: «Именем Ломоносова, Сеченова и Менделеева, Пирогова и Павлова…именем Попова и Ладыгина… Именем солдата Советской Армии, освободившего поруганную и обесчещенную Европу! Именем сына профессора Добротворского, геройски погибшего за отчизну, – я обвиняю!»
Демагогический стиль и пафос обвинителя живо напомнили выступления А. Вышинского на политических процессах 30-х годов. Однако о пародировании не было и речи – такой стиль был принят повсеместно. В 1988 году Штейн по-другому оценивал свое сочинение: «…мы все, и я в том числе, несем ответственность за то, что были… в плену слепой веры и доверия к высшему партийному руководству». Ещё более резко обозначил причину появления подобных произведений в кино, литературе, живописи, скульптуре сценарист Е. Габрилович: «Я немало писал для кино. И все же, конечно, далеко не обо всём. Почему? Неужели (ведь именно так оправдываются сейчас) не видел того, что творилось? Всё видел, вполне, вплотную. Но промолчал. Причина? Ладно, скажу: не хватало духа. Мог жить и писать, но не было сил погибнуть».
Участие в подобных акциях сулило немалые выгоды. Штейн за фильм «Суд чести» получил Сталинскую премию. Официально одобренные повести, романы, пьесы, фильмы, спектакли, картины, как правило, разрушали престиж культуры в народном сознании. Этому же способствовали бесконечные проработочные кампании.
В послевоенные годы продолжалась начавшаяся еще до войны борьба с «формализмом». Она охватила литературу, музыку, изобразительное искусство. В 1948 году состоялись первый Всесоюзный съезд советских композиторов и трехдневное совещание деятелей музыки в ЦК партии. В результате советских композиторов искусственно разделили на реалистов и формалистов. При этом в формализме и антинародности обвинялись самые талантливые – Д. Шостакович, С. Прокофьев, Н. Мясковский, В. Шебалин, А. Хачатурян, произведения которых вошли в мировую классику.
В вину Д.Д. Шостаковичу, например, ставился «грубейший физиологический натурализм», будто бы проявившийся в операх «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда». С. Прокофьев, гордость нашей музыкальной культуры, вынужден был выслушивать на съезде невежественные окрики в свой адрес из уст дилетанта А. Жданова. В ход шли стандартные формулировки: