– Значит, ты рекомендуешь…
Корчиньский умолк, предлагая собеседнику продолжить фразу за него. Глупо было перекладывать ответственность на запятнавшего себя дипломата, однако иногда так трудно нести свой крест в одиночку. Мышкевич понял, что от него требуется, подумал о своих шансах вернуться в большую политику и заговорил, стараясь внушить Корчиньскому ту уверенность, которую сам он не испытывал:
– Битвы проигрывает тот, кто признает свое поражение, Мирослав. Тот, кто сдается, вместо того чтобы продолжать сражаться. Стоит опустить руки, стоит лишь смириться, и все, тебе конец.
– Да, – пробормотал Корчиньский, невольно припоминая истерику, которую закатил Мышкевич, когда его выдворили из Белоруссии, продержав для острастки в тюремной камере.
– Но нас сломить не так-то просто, – продолжал бывший посол. – По своей натуре мы бойцы, готовые умереть во имя своих идеалов. И ты, Мирослав, обязан, просто обязан высоко поднять знамя, выроненное твоим братом… Кстати, о знамени, – произнес он после недолгой паузы. – Ты видел карикатуру в этой бельгийской газете, как ее? – В трубке послышалось шуршание бумаги. – Ага, «Газет ван Антверпен».
– Разумеется, там изображен я, – предположил Корчиньский с горечью. – Маленький, толстенький, курносый и…
– Нет, – перебил Мышкевич, – карикатура не на тебя, Мирослав. Бельгийцы надругались над авиакатастрофой.
– Но это же кощунство!
– Кощунство, невероятное кощунство. В газете нарисован упавший польский орел, изображенный как бы на фоне нашего флага. Небо белое, земля красная, как кровь, и надпись: «Орел приземлился». Каково?
– Я подам на них в суд! – завопил Корчиньский, подскочив в кресле, будто подброшенный катапультой. – Кто главный редактор этой проклятой газеты?
– Некий Паскаль Керкове, – ответил Мышкевич. – Он уже принес свои извинения.
– Этого мало!
– Пусть с ним юристы разбираются, Мирослав. И пусть таких карикатур будет как можно больше. А мы с тобой будем коллекционировать их и радоваться.
– Что? – вскричал Корчиньский, потрясенный до глубины души. – Радоваться? Ты сказал: радоваться? Я ослышался? Или ты сошел с ума, Марек?
– Я в своем уме, Мирослав. И я рассуждаю холодно и трезво, как компьютер. Пойми, твои потенциальные избиратели сейчас подавлены катастрофой. У них обострено чувство национального единства. И чем сильнее будет задета их гордость, тем охотнее они сплотятся вокруг того, кто даст отпор обидчикам. – Мышкевич понизил голос: – Бедняга Стас всегда отстаивал национальные интересы Польши. Ты был рядом и провозглашал те же самые идеи. Мол, мы – великая нация, и никто не смеет унижать нас безнаказанно. Брось этот клич в толпу сегодня и опять станешь всеобщим любимцем. Людям нужны герои. Будь им.
– Полагаешь, мне удастся обойти Тусека и этого выскочку, спикера Коморовского? Сейчас они у руля, а не я.
– Все