– Спасибо, Стасик, – прошелестел материнский голос. – Ты такой заботливый мальчик.
Инсценировка удалась. Неудивительно. Уже будучи взрослыми политическими мужами, Мирослав и Стас нередко выдавали себя друг за друга, вводя в заблуждение соратников по партии и Службу безопасности сейма. Они так преуспели в своих семейных инсценировках, что внучка Стаса, маленькая Ева, постоянно путала родного дедушку с его близнецом, дядей Мирославом. Одеваться они старались одинаково, отдавая предпочтение стандартным серым костюмам и сорочкам с устаревшими воротничками. Галстуки братья носили либо однотонные, либо в горошек, но ни в коем случае не полосатые. К сожалению, то, что осталось от Стаса после крушения самолета, уже не нуждалось ни в костюмах, ни в рубашках, ни в галстуках.
Сглотнув соленый комок в горле, Мирослав произнес:
– До свиданья, мама. Целовать тебя не стану, боюсь заразить какой-нибудь простудой. Мирек едет со мной. Завтра вечером он вернется, а я… я… гм… – Мирославу пришлось откашляться. – А я отправляюсь в длительную поездку.
– Куда? – спросила мать, щуря подслеповатые глаза.
– Далеко. Большой тур по Европе, Азии и Америке.
– Как? В последнее время тебя никуда не приглашали.
– Пригласили, – солгал сын. Пятясь, Мирослав машинально погладил левую руку, ноющую после того, как он сломал ее на ступенях правительственного костела.
– Погоди-ка, – окликнула мать.
– Что? – Мирослав замер.
Неужели он выдал себя характерным жестом? Если правда раскроется, то последствия даже страшно себе представить! Уж лучше бы тогда Мирослав разбился вместе со Стасом.
– Ч-что? – повторил он, ощущая, как ледяной кулак сжимает его сердце.
– Помнишь тот фильм про луну? – тихо спросила мать.
От облегчения Мирослав почувствовал себя невесомым, как воздушный шарик.
– Только сегодня вспоминал, – сказал он.
Пока мать в тысячный раз пересказывала ему историю о том, как протолкнула сыновей в кинематограф, Мирослав, чтобы убить время, разглядывал белоснежного кота Алика, развалившегося посреди персидского ковра. Коту перевалило за десять лет, но он все еще любил порезвиться. Никогда не проходил мимо цветов в вазе, обязательно забирался на стол и терзал букет, пока с него не осыпались все лепестки. В доме Корчиньских Алика никогда не наказывали, любили, холили и уважали за преклонный кошачий возраст. Мирослав прощал ему даже лужи в углах, не говоря уже о таких мелочах, как ободранные обои и занавески. Сейчас Алик укоризненно смотрел на него, обиженный непривычно равнодушным поведением хозяина. Кот привык, что Мирослав ласкает его, приговаривая всякие уменьшительные прозвища. Покойный Стас его вниманием не баловал.