«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина. П. П. Каминский

постоянное, циклическое обновление жизни – сцена грозы и начала ледохода на Ангаре. Река обладает руслом, соответственно, качествами упорядоченности и стабильности. Воплощаемый ею онтологический принцип порядка транслируется на весь береговой космос, частью которого является и патриархальное общество людей. С другой стороны, река в очерке – метафора самой жизни. Это значение актуализируется в связи с образом острова, который сравнивается с кораблем, плывущим по течению (архетип храма): «Знаешь, что стоишь на твердой земле, но под ногами, передвигаясь, мелко подрагивает, поворачивает то влево, то вправо, и ты уже не в состоянии сопротивляться – плывешь куда-то осторожно и загадочно» [С. 197].

      Мироздание после потопа становится чужим, безжизненным пространством: «Из края в край вода лежала покорно и глухо одной необъятной равниной, подавляя своей тяжестью унылые и низкие берега. Воздух над ней был пуст, не носились в нем стрижи со свистящим, отрывистым звуком, не заливались ласточки, не собирались они в дружные, гомонящие – хоть уши затыкай! – стаи, чтобы отогнать ястреба» [С. 206]. Если раньше вода была голубой и прозрачной, то теперь она становится мутной и серой; при вступлении теплохода в водохранилище Виктор наблюдает абсурдное зрелище торчащих из-под воды верхушек деревьев. Затопление окультуренного пространства, в осмыслении В. Распутина, становится высвобождением стихии, преодолением в результате человеческой деятельности онтологических закономерностей, естественного устройства мира. Самым большим страхом Виктора в детстве был страх, что река может исчезнуть, «обнажив на память о себе голое, каменистое русло, по которому будут бегать собаки» [С. 191]. Исчезновение не только реки, островов, но и русла[113], означает для писателя свершившийся конец стабильности, надежности и осмысленности человеческого бытия. Трансформируется береговой космос, он становится безжизненным и неузнаваемым: «Все сошлось и размылось в одной длинной и отчужденной картине тайги» [С. 215]; разрушается патриархальный уклад жизни.

      Разделение поселка для переезда на три части приобретает фольклорную семантику начала скитаний в юдоли. Повествователь подчеркивает нелепость разора деревни. Ее жители приходят в состояние смятения, безумия. Для описания переезда характерен мотив шума: «…с надрывным ревом ползли в гору машины и тракторы <…> стучали топоры, больше обычного, чувствуя перемены, кричал скот, как всегда в дни неурядиц и непорядка, много спорили и кричали по пустякам люди, а по ночам, когда ненадолго утихал весь этот шум и гам, в наступившей тишине принимались выть собаки» [С. 199—200].

      Новый поселок подчеркнуто не имеет своего лица. Это типовое лесопромышленное поселение. «Здесь не пашут и не сеют, а лес валить можно в любую погоду» [С. 228]. Оторванный от родной почвы, патриархальный уклад жизни переживает старение – описание избы, облик пожилых родителей. Смена образа мира приводит к фрагментации реальности в восприятии героя: «Лишившись чего-то главного,