В пору недолгого учительства я дважды вызывался в суд свидетелем, и оба раза у меня было чувство, что это казенное мероприятие является продолжением урока литературы. Отцы говорили о посетившей их страсти к дочерям языком Пушкина и Шекспира, который я за неделю до этого внушал своим совращенным уже к тому времени ученицам.
Наши отношения с Ниной, на мое счастье, вписывались в советский матрикул. Уголовные хроники еще не были в моде, о сексуальных преступлениях газеты сообщали раз в году, как о землетрясениях, статистики работали над своими полотнами так же усердно, как художники над своими, извращения существовали, но вероятность их была не больше чем заморозки в Африке. Тотальный контроль делал людей избыточно доверчивыми в личных делах – так помечают от вторжения жизни суверенную территорию.
Мы были в некотором роде жителями рая, о чем в данном случае мне не приходится сожалеть.
Съезжая с ледяной горки в школьном дворе, Нина наехала на одноклассника и распорола ногу о торчащий из его портфеля напильник. Я довел ее до дома, который был за квартал от моего. До прихода ее матери успел промыть рану и сделал перевязку. Когда Анна Николаевна, оповещенная соседями, вбежала в комнату, она увидела нас сидящими на полу за «Эрудитом». Слово «сирокко», которое Нина отказывалась принимать, вызвало прилив нежности у матери и приказ мыть руки к обеду.
Так я стал Нине старшим братом, Нина мне младшей сестрой. Она любила, когда я читал ей вслух, нес портфель, разбухший после гимнастики, отмывал измазанные кизиловым вареньем губы. Я учил ее играть в шахматы и был удивлен, как серьезно она отнеслась к этим занятиям, легко запоминала комбинации и вскоре уже в шахматных задачках из вечерней газеты быстрее меня находила единственно верный ход белых.
Есть только две вещи, в которых невозможно ошибиться: когда любишь ты и когда любят тебя.
Анна Николаевна приняла меня в семью по-домашнему, просто, как это бывает в русских и грузинских семьях, и, конечно, мне ни разу не пришлось услышать двусмысленной (недвусмысленной) шутки в адрес наших с Ниной отношений. Утром Анна Николаевна предупредительно оставляла для меня Нинин воротничок, который я гладил перед школой, хотя спокойно могла сделать это вечером сама. Однажды летом, как члена семьи, меня взяли в Коктебель, и я совсем не по-братски огорчился, когда Нина надела закрытый купальник, весь в осенних серебристых и фиолетовых цветочках. По моему мнению, такой купальник больше подходил стареющим тридцатилетним женщинам.
Отношения с Ниной второй случай в жизни, после совместного с бабушкой колдовства над царским вареньем, когда мне не мешал мой темперамент: я переживал любовное погружение в процесс, был вдохновенно внимателен к мелочам, при этом всё вокруг продолжал видеть