– Да отстань ты от меня! Все в порядке.
Клуб «Голубая Роза» был, как всегда, полон и в своем репертуаре. Толпа тертых, почти преуспевающих, почти честных бизнесменов, почти красивых проституток, никому не известных актеров, играющих второстепенные роли в кино, и щепотка гангстеров, ищущих расслабления после трудового дня. Оркестр играл легкую, веселую музыку, официанты носились туда-сюда. Было душно, воздух был такой плотный, что хоть топор вешай.
Я определил Риму впереди себя, и так мы протискивались сквозь толпу, пока не добрались до кабинета Вилли. Я постучал, открыл дверь и пропустил ее вперед.
Вилли, водрузивший ноги на стол, был занят полировкой ногтей. Когда мы вошли, он глянул на нас исподлобья.
– Привет, Вилли, – сказал я. – Вот и мы. А это Рима Маршалл.
Маленькие глазки Вилли пробежались по ней, и он скривил лицо.
– Когда наш выход? – спросил я.
– Да все равно. Хоть сейчас. – Он сбросил ноги со стола. – А ты уверен, что она хороша? Вид у нее что-то не очень.
Вдруг Рима в запале просила:
– Я не напрашивалась к вам…
– Полегче, – перебил я ее. – Я сам этим займусь… – И, повернувшись к Вилли, произнес: – Вот подожди, увидишь. А за эти слова она будет стоить тебе сто долларов в неделю.
Вилли рассмеялся:
– Вот это да! Чтобы я расстался с такими деньгами, она должна показать очень высокий класс! Ну, хватит болтать, пора послушать, чего она на самом деле стоит.
Мы вышли в ресторан и встали полукругом, дожидаясь, пока оркестр закончит играть. Когда музыка смолкла, Вилли поднялся на небольшую эстраду, где и стоял оркестр, сказав музыкантам, что они могут отдыхать. Затем он объявил Риму.
Он не стал говорить много слов. Он сказал просто, что молодая девушка пришла сюда сегодня, чтобы спеть несколько песен. Затем он махнул нам рукой, чтобы мы начинали.
– Пой, как тебе хочется, – сказал я Риме и сел за фортепьяно.
Публика даже не удосужилась замолчать. И не раздалось никаких аплодисментов. Но меня это нисколько не волновало. Я-то знал, как только она откроет рот и выдаст свой мощный переливающийся звук, все смолкнут и будут слушать, пораженные и зачарованные.
Вилли стоял около меня и хмурился. Он недоверчиво глядел на Риму. Ему что-то не нравилось.
Рима стояла у пианино, пустыми глазами глядя в густо заполненную дымом темноту, и казалась совершенно бесстрастной.
Я начал играть. Она вступила точно в нужном месте. Первые шесть или семь тактов спела безупречно. Глубина звука, серебристый вибрирующий красивый голос, ритм – все было на месте. Я смотрел на нее.
Потом что-то случилось. Я увидел, как ее лицо обмякло, она сбилась с мелодии, стала хрипеть и дребезжать. Потом совсем замолчала и принялась чихать. Она наклонилась вперед, закрывая лицо руками, и чихала, чихала без остановки, содрогаясь всем телом. За исключением этого звука, в зале стояла полная, мертвая, страшная тишина. Потом заговорило сразу много голосов.
Я перестал играть, чувствуя,