За стеной у него незаметно взлетали столбы: но за стеной призывали его, как в детские годы, куда-то.
Обернулся. Пошел назад.
Снеговые столбы, выраставшие, – ниспадали, ниспадавшие, – таяли.
Они встретились. Глаза блеснули. Склонились в серебряных тенях.
Они встретились, где лампадный огонек кропил пурпуром снега, озаряя образ Богородицы,
Глаза ее блеснули любовью, когда склонилась пред ним в сквозных вуалях, в осеребренных соболях; золотою головкою клонилась желанно, пурпуровым вздохом уст затомила: это все в ней радостно пело.
Это сон сбежал с его черных ресниц. Да, на вздох ответила вздохом, на желанье – желаньем.
Столкнулись. Но разошлись. Но шаги их замерли в отдалении.
Затомила, сон сбежал; ответила вздохом: но разошлись.
Он думал о ней. Она о нем думала. Пышно взлетели снега, пышно падали; то секли колко, то ласково щекотали под воротником.
В ней он узнал свою тайну. Что она в нем узнала?
Она была ему милая, а он – ей.
До встречи томились, до встречи искали, до встречи молились друг другу, до встречи снились.
Над фонарем стоял световой круг.
Стоило подойти ближе, и фонарь втягивал в себя световой, на снегу трепещущий круг.
Он шел.
Снеговые круги – круг за кругом, – незаметно втягиваясь в стекло фонаря, незаметно истаяли перед ним.
Вновь за спиной они вырастали.
Сладкая была дума о ней, сладкая о Господе тайна: значит, Господь был среди них. Грустно позвал, как и в детские годы, куда-то.
Обернулся. Пошел назад. Никого не было.
Световые круги, выраставшие, – таяли, таявшие, – вырастали.
Обернулся. Пошел назад.
Световые круги, таявшие, – вырастали, выраставшие, – таяли.
Кто там стоял и глядел на него долгими, синими взорами?
Вьюжные рои взвихрились у домов. Подворотни мягко гремели, когда снежные горсти то взлетали, то ниспадали. Все покрылось матовым инеем.
В окне вздохнули: «Кто может заснежить все?»
Вьюга сказала: «Ну, конечно, я!»
Грустно задышала и бросила под ноги новые снеги. Новые стаи взвизгнувшей пыли стремительно ринулись из-под забора в синий бархат ночи, мимо с гудением пронеслись и облепили, холодя, оконные стекла.
Белые шмели роились у фонарей.
Белый бархат мягко хрустел у его ног: горсти бриллиантов и расцветали, и отгорали.
Его глаза то грустили, то радовались лазурью, а золотая бородка покрылась матовым инеем.
Смеялся в белый снег: «Кто может мне запретить только и думать о ней?»
Пробегал мимо фонаря. Кто-то невидимый шепнул ему: «Ну, конечно, никто!..»
Нежно поцеловал и бросил под ноги горсть бриллиантов. Да: цветущую горсть.
Стаи брызнувших мошек ослепительно понеслиеь из-под ног на белом бархате снега.
Крутил у подъезда золотой ус: «Никто не может мне запретить только и думать о ней».
«Думать о ней».
Звонился.
Мимо него с гудением пролетали рои: белые пчелы облепили, холодя,