Столь стремительный рост признания партий или блоков заставляет вспомнить шумный успех В. Жириновского в 1993 году, появившегося на политической сцене буквально за месяц до того. Тогда это казалось случайностью, аномалией, политическим эксцессом. Нынешний ход избирательной кампании заставляет вернуться к тому случаю и дать ему иную оценку, рассмотреть его уже как модель, как начало не опознанной тогда тенденции, как проявление определенной закономерности. Великодержавный или даже имперский национал-популизм, который принимал у В. Жириновского утрированные и эпатажные формы, сегодня сглажен у лидеров ОВР и тем более – у явных и неформальных лидеров «Единства». Он стал гораздо более «солидным» и «благопристойным», но не изменил своей сути. И тогда, и сегодня фоном для быстрого развертывания новых политических образований послужили экстраординарные ситуации (танковый расстрел и штурм здания Верховного Совета РСФСР), обозначившие всю серьезность угрозы гражданской войны в первом случае, чеченская война (антитеррористическая кампания) – в другом. Исходя только из этих двух моментов, можно говорить о неуникальном характере электоральной «мобилизации» популистских партий, т. е. о наличии определенных структурных предпосылок или о скрытых силовых линиях организованности общества. Этот феномен или свойство политической культуры мы и собираемся проанализировать в данной статье. Проблема заключается в том, чтобы посмотреть, как работают механизмы негативной мобилизации, кого они привлекают в данной ситуации и как это связано с характеристиками самого постсоветского человека, какой политико-антропологический тип оказывается несущей конструкцией в подобных процессах.
Как и во многих других отношениях, при анализе политических явлений и процессов в современной России приходится подвергать ревизии или уточнять имеющийся аппарат объяснений и аргументации, перегруженный представлениями и постановками проблем западной политологии и социологии, взвешивать, насколько адекватно употребление того или иного термина для описания ситуации в России, возможен ли прямой перенос значений из прошлых реалий в современную жизнь и нет ли случаев подмены функционального смысла понятий, превращающего операциональный