Шелобей только разминался, когда прибежала Лида.
– О! Давай «Лампу», «Лампу» давай! – запросила она.
Кто-то заказал «Сплина», кто-то крикнул «Давай блатную!», но Шелобей (с лёгкой надменнотцой) хмыкнул и стал играть Фёдоровскую «Лампу».
Там чудное совершенно вступление: удар по аккорду (как бы с почёсыванием), дальше палец скользит по басовой струне – и только затем звенькают нижние. И – слова:
Я столько падал…
Я столько падал – столько же вставал.
Хотелось крикнуть, но…
Шелобей споткнулся и подслеповато посмотрел на непокорные пальцы. Он начал заново: вступление, кусочек куплета – сбился.
– Там «ре», – подсказал я ему тихо.
Он молча отмахнулся и ещё несколько раз попробовал (сбиваясь всё на том же заколдованном месте). Не растерявшись, перешёл на «Дорогу» (всё Фёдоров), – но ритм убегал от пальцев, струны дребезжали пьяно. Попробовал Д’ркина – тугие аккорды и переборы не давались.
– Давно не играл просто, – буркнул он.
Всё сменило жалобное четырёхаккордие. Я сразу узнал Башлачёва.
Когда злая стужа снедужила душу
И люта метель отметелила тело,
Когда опустела казна…
По коже проползло ощущение неуместности. Тут как бы пьянка, весело, ты чего, блин, устроил?
Пречистой рукою сорвать с неба звёзды,
Смолоть их мукою
И тесто для всех замесить…
Мороз пробирался внутрь. Гитара, музыка, искусство – ворота в надчеловеческие состояния, куда-то вон отсюдова. И настоящая музыка неизбежно связана с ощущением, что сейчас вбегут люди в форме и арестуют за предательство реальности…
Да не спрячешь души беспокойное шило,
Так живи – не тужи, да тяни свою жилу
Туда, где пирог только с жару и с пылу,
Где каждому, каждому, каждому станет светло…
Долетали обертона последнего аккорда: долетали и таяли. Хлопать было как-то глупо. Я огляделся: слушателей оставалось четверо (кто-то – даже дал храпу на матрасе). Лида со смутным видом встала и ушла. Шелобей вручил гитару Эду и тоже встал.
Тусовка изменила тональность. Совершенно незаметно все перепились: кто-то ещё держал себя в руках, а кто-то уже выпал.
Неловкость прошла, удаль с благодушием тоже, богословские разговорчики оставили на следующий раз, танцы оттанцевались, откровения тихо шли на убыль: подходила очередь уныния и прелести. Самые прелестные души собрались в очередь у туалета (блевать в блевательницы), иные заснули, вцепившись в приунывшие стаканы, другие уходили (их ждала прелесть проснуться дома с похмела) или же на прогулку до круглосуточного (довольно уныло, хотя и с весельцой).
В коридоре блаженно распластался на полу Звездоподобный: он вяло бормотал, не разлепляя глаз:
– Нет, вот если бы Христос подошёл и сказал: «Талифа куми», –