«Лимонницы» калитку украшают,
Мерцая, «адмирал» пустился в пляс…
Но бабочки уже не утешают.
Горит отдельно эта красота,
Отдельно птицы тенькают и вьются.
Старик в пенсне кричит: «Я сирота»,
Смешно кричит, и в зале все смеются.
Однажды, сорок лет тому назад,
Я тоже был один на целом свете:
Проснулся – дом молчит, и дачный сад
Молчит, пустой, и в нем сверкает ветер;
Мир обезлюдел; никакой мудрец,
Я точно знал, не сможет снять проклятье,
Пока между деревьев наконец
Не замелькало бабушкино платье.
Приходит страх, и смысл лишают прав.
Недаром в мире пауза повисла
Как грустная неправда тех, кто прав,
И стрекоза «большое коромысло».
В огромном черном городе зимой
Метет метель на площади Манежной,
И женщина, укрывшись с головой,
Лежит без сна в постели белоснежной.
Был смысл как смысл, вдруг – бац! – и вышел весь,
А в воздухе, как дым от сигареты,
Соткался знак, что дверь – не там, а здесь
В пещеру, где начертаны ответы
На все вопросы: о природе зла,
Путях добра и сокровенной цели
Всего вообще… Серьезные дела!
Я ж говорил! А вы: «Мели, Емеля».
2
Стеклянная дверь, ночь и лес звезд,
И просто лес, и море холмов, и просто
Море, и – меньше секунды (прост
Странный совет) нужно – не девяносто
(В том-то и дело!) лет, чтобы понять: судьба —
В буквах как звездах-снах в небе пустыни.
«Птица, кот и собака, – крикнул Саид-Баба, —
Вы свободны отныне!
Трусость, спесь и предвзятость мешали мне видеть свет, —
Спохватился Саид, от восторга шатаясь как пьяный, —
Вот и дверь, – ахнул он, – если так, может быть – разве нет? —
Просто дверью – стеклянной».
2003
Whistle
«Эл» сгорела на солнце и онемела.
«Тэ» упала с лестницы и – хана.
Буква в данном случае – призрак тела
Музыки без музыки, панцирь сна,
Как песком, набитый какой-то кашей
Из любви, несчастий и похорон.
Мы кричим и машем, кричим и машем,
И бежим навстречу… но это сон.
Сон, как лес, где медленно и лучисто
Ходит свет над сбившимися с пути,
А неявный смысл и значенье свиста
Стерегут оглохшие «Эйч» и «Ти».
2002
«Если слишком долго заглядывать в бездну…»
Если слишком долго заглядывать в бездну,
Можно увидеть – фигу,
Или фикус в раковине подъезда,
Там, где черная плитка, или белая плитка.
За огромным окном шитый белыми нитка —
Ми (фа-соль) – снег, и дрозд, привыкающий к снежному
сдвигу,
Как горелая спичка, сидит на щербатой дощечке.
Негр внутри телевизора, сбитый зеркальной подсечкой,
Отражается в крышке рояля и – в брошке консьержки,
читающей книгу.
2002
«– Благодать – не морошка, ее не бывает немножко…»
– Благодать – не морошка, ее не бывает немножко,
Отлетела – и нет.
А когда отлетит, нас бросает и кружит, как ворох
Жухлых листьев… Монах отражался в глазах, как в озерах —
Перевернутый свет.
Не шагнешь – не поймешь, что к чему под чернильной
водою:
Торф ли там, или ил.
Что ж стоишь, словно ты – новоявленный дедушка Ноя,
Юный Мафусаил,
И не несколько жалких «ку-ку» и сомнительных «охов»,
А века и века
Будешь зорко бродить по лесам, как писатель Набоков,
Разве что без сачка…
Мимо бабочек-шахмат, сквозь отсветы, вспышки и блики,
Уходя на войну,
Заскользить, замечтавшись – о чем? – по-над морем
черники,
И очнуться в плену.
Ведь