Утром было противно и стыдно. Тихо и молча собрались, рванули в аэропорт, а там нажрались в хлам, молча и безрассудно. Там же негласно приговорили марихуану, а вместе с ней и всю наркоту к презрению и позору.
Видимо, под воздействием этих воспоминаний и испытывая чувство легкости и игривости, Федор посмотрел на Колю. Тот сидел в исподнем, явно наблюдая за ним. Федор улыбнулся и, показывая глазами на Колю, с усмешкой сказал:
– Видно, самовар-то будет нашим. Ты, Сань, представь себе пенсионеров, проснувшихся поутру после бурной вечерней разборки на звонок в дверь. Представляешь?
– Ну и что? – спросил Саня. – Наш Коля очень и очень культурный, в отличие от нас с тобой!
– Ну да, а я и говорю: открывают они этому культурному чуваку дверь, а там…
– Что, что там? – нетерпеливо переспрашивает Саня. – Что там не так?
– А там Коля в исподнем, после стирки, просит: «Товарищи пенсионеры, дайте нам попользоваться вашим прекрасным, видимым невооруженным глазом с нашего балкона на вашем балконе чудо-самоваром, произведенным предположительно в начале века на заводе фабриканта Запердулькина, о котором писали еще древние этруски на…» На каком там камне, Коля? А?
– Хороший ты человек, Федор, – сказал Коля, – человек с большой буквы, с преогромным душевным и моральным равновесием. И рассуждаешь ты, Федя, здраво и логично, несмотря на то, что с тобой происходит и куда все это ведет. Этакий барон Мюнхгаузен, добряк, самодур в хорошем смысле, купающийся в лучах своих душевных софитов. Но при этом ты пытаешься не задавать себе вопроса о том, что будет завтра, так как знаешь, что точно не получишь ответа. Про таких говорят в народе: живет одним днем, но про них же говорят: сверкнул и сгорел. – Коля с невыразимой тоской посмотрел на Федора. – Ты, конечно, прав в том, что не теряешь оптимизма и уверенности в себе. Хотя нет, с последним, видно, есть проблемы.
Федор поглядел на Колю заинтересованно:
– Продолжайте, мистер Всемогущий,