И мастер Вахт развернул перед ним чертеж, над которым трудился в предыдущие дни, и Энгельбрехт изумился смелости и оригинальности замысла, а также чистоте и тщательности оконченной работы. Так искусно, так остроумно был задуман весь механизм постройки, что Энгельбрехт, хоть и сам был опытный мастер, не сразу разобрался в нем; зато когда мастер Вахт разъяснил ему значение каждой мельчайшей подробности, Энгельбрехт пришел в восторг от точности вычислений и понял, что при выполнении этих чертежей никакой ошибки не окажется.
Вся семья Вахта состояла теперь из двух дочерей, но вскоре его семейному кружку суждено было увеличиться.
Как ни был мастер Энгельбрехт трудолюбив и искусен, ему во всю жизнь не удалось достигнуть хотя бы низшей степени того благосостояния, какое далось Вахту чуть не сразу, увенчивая успехом всякое его предприятие. Энгельбрехту пришлось бороться со злейшим из врагов всякой жизни, против которого никакие человеческие силы не могут устоять: этот враг – телесная хворость – долго грозил его сломить и наконец сломил. Он умер, оставив жену и двух сыновей почти в бедности; вдова его отправилась к себе на родину, а мастер Вахт охотно принял бы на воспитание обоих мальчиков, но взять в дом пришлось только старшего, по имени Себастьян. Этот смышленый парень крепкого телосложения имел наклонность к отцовскому ремеслу, и из него обещал выйти хороший плотник. Он отличался некоторой строптивостью характера, иногда граничащей со злобой, а также значительной долей грубости, доходившей по временам до буйства; но мастер Вахт надеялся победить эти свойства разумным воспитанием. Младший брат, по имени Ионатан, был полною противоположностью старшего: это был миниатюрный, прелестный, хрупкого сложения мальчик, в голубых глазах которого сияли кротость и сердечная доброта. Этого мальчика, еще при жизни отца, взял на воспитание почтенный доктор прав, первый и старейший в городе адвокат, Теофиль Эйхгеймер. Подметив в ребенке задатки проницательного ума и положительную склонность к наукам, этот достойный человек решился сделать из него ученого юриста.
Вот тут-то и сказался один из тех непобедимых предрассудков нашего Вахта, о которых я говорил выше. Вахт был твердо убежден, что все известное под названием юриспруденции есть искусственное нагромождение хитросплетений, клонящихся к тому, чтобы затемнить и спутать настоящее понятие о правде и справедливости, начертанное создателем в душе каждого порядочного человека. Он не мог отрицать пользу и надобность судебных учреждений вообще, но зато всю свою ненависть обрушил на адвокатов, которых поголовно считал если не жалкими обманщиками, то по крайней мере ничего не стоящими людьми, которые ведут постыдный торг всем, что есть на свете святого и достойного уважения. Дальше увидим, что этот разумный человек, имевший такие здравые и правильные