Рабыня отчаянно замотала головой.
– Бери, дура! – с притворной злостью крикнула Комето.
Кланяясь, рабыня взяла яйцо. Искоса глянула на хозяйку, взяла второе. Это была их излюбленная игра: в покорность и строгость. Впрочем, девочка знала: провинись она всерьез, и Комето не задумается перерезать ослушнице горло. Девочка уже видела, как оно бывает.
– Отец вернулся?
Да, жестом показала рабыня.
– Где он?
Девочка переплела пальцы – так она показывала, что Птерелай с сыновьями.
– Обидеться, что ли? – задумчиво спросила Комето.
Пятясь, рабыня исчезла.
Лет до двенадцати Комето, дочь Птерелая Тафийца, считала себя мальчиком. Судьба одарила отца шестью сыновьями от шести жен. Родив мальчишку, жена умирала. Лекари диву давались: с чего бы здоровой женщине исчахнуть за месяц? Воля богов, не иначе… За спиной Птерелая лекари шептались о страшном. Печальную судьбу жен они связывали с неуязвимостью мужа. Ссылались на проклятие Медузы – изнасилованная Посейдоном, дедом Птерелая, та прокляла бога-насильника. С тех пор детям и внукам Колебателя Земли не везло с законными супругами. С наложницами Птерелаю везло больше – их у вождя телебоев была уйма, и все оставались живы, хоть и бесплодны.
Так или иначе, четвертая жена Птерелая – здоровенная бабища с Закинфа – кроме сына, успела принести мужу еще и дочку, прежде чем сойти в Аид. Дочь росла в буйной компании братьев, которые – редкость в царских семьях от Крита до Фракии – обожали сестру до умопомрачения. Дрались с ней по любому поводу, таскали с собой на скалы – обирать птичьи гнезда; бранились, пока не хрипли, дарили подарки и через день отбирали… Но стоило любому из Птерелаевых отпрысков поймать косой взгляд, брошенный чужаком в сторону Комето, или услыхать шуточку, отпущенную по поводу имени сестры[22] – вся шестерка гурьбой кидалась на смельчака, не глядя, сверстник это или взрослый мужчина.
Нет, не шестерка.
Комето бросалась в бой седьмой, но никак не последней.
Когда у нее начались женские крови, это мало что изменило. Рабыни быстро просветили любимицу вождя насчет «красных слез чрева»; она приняла это, как должное. В конце концов, у Хромия слабый нос – тронь перышком, сразу кровит. А крошка Эвер мается головной болью в преддверии грозы. Комето сама растирала ему виски и затылок душистым маслом. Если братья уязвимы, отчего бы сестре остаться чистенькой?
– Айнос ниже Олимпа, – сказала Комето, глядя на море.
Это присловье она подхватила у отца. Для постороннего сказанное не несло особого смысла. Всякий знал, что Айнос и впрямь гораздо ниже Олимпа. Разве Щитодержец[23] избрал бы своей обителью гору, если бы та хоть на палец уступала ростом соседкам? Тайна присловья заключалась в понимании: кем бы ты ни был, боги над тобой. Птерелай – внук Колебателя Земли – часто повторял очевидное: Айнос ниже Олимпа! – и лицо отца делалось каменным.
– Небо выше Олимпа, – улыбнулась Комето.
Это была их с отцом тайна. Кем бы ты ни был, судьба над