– Что за люди! – сказал я, оборачиваясь к моему товарищу. – Посмотри вон на того парня с глиняной миской в руке, он что, собирается…
Я не закончил фразу, так как у меня перехватило дыхание. Взгляд мой, которому из-за солнца никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном, упал на человека в белом бурнусе: удаляясь, он ковылял посреди песка по направлению к лагуне.
– Вот это да, – произнес я нарочно громко, чтобы успокоиться. – Полчаса ездим, а попали опять в то же место! Посмотри, вон тот тип, о котором я тебе говорил!
Это был он, вне всяких сомнений: та же неуклюжая походка, та же неуверенность, как будто он искал чего-то, или не знал, куда идти, или же у него кружилась голова. И опять он удалялся от меня, с какой-то, как мне показалось, терпеливой и роковой неизбежностью.
Это был он; тревога возродилась во мне с новой силой, так как я хорошо знал, что мы хотя и петляли, но отъехали далеко, на несколько километров, чего человек пешком никак не смог бы сделать за это время. И все-таки загадочный араб был там и направлялся к лагуне: кто его знает, чего он там ищет? Да нет, ничего он не ищет, я это прекрасно понимал. Кто бы он ни был – человек из плоти и крови или мираж, – но он пришел ко мне, чудом перенесся с одного края туземного поселка на другой, чтобы явиться предо мной, и я осознавал (или, может, внутренний голос нашептывал мне это) некую неясную связь с этим существом.
– Какой тип? – безмятежно откликнулся мой спутник. – Парень с миской, что ли?
– Да нет же! – сказал я со злостью. – Разве ты не видишь вон того, вдали?.. Нет, он опять куда-то…
Слова в буквальном смысле застряли у меня в глотке. Был ли то световой эффект, или обман зрения, или подлое надувательство, но человек опять словно растворился в воздухе. Я стал что-то бормотать, растерянно оглядывая пустынную местность.
– Ты перегрелся, – заметил мой спутник. – Давай вернемся на корабль.
Тогда я попробовал рассмеяться и сказал:
– Да нет, что ты, я пошутил.
Вечером мы снялись с якоря. Корабль спускался по каналу к Красному морю в направлении тропиков, и всю ночь образ араба не покидал меня, хотя я упорно пытался думать о чем-нибудь будничном. Мозг сверлила навязчивая мысль, будто я вслепую бреду по пути, определенному кем-то другим. Мне даже мерещилось, что человек из Порт-Саида к этому причастен, что именно его прихоть направила меня по этим южным дорогам, а его медвежья походка – лишь способ привлечь мое внимание: подобными приемами издавна пользуются деревенские колдуны.
Корабль плыл, и я мало-помалу убедил себя, что ошибаюсь: все арабы одеваются более или менее одинаково, и я, совершенно очевидно, обознался по вине своего безудержного воображения. И все же в то утро, когда мы