На взятие Измаила
Залетный лейб-улан затеял спор с пиздой,
Как пахотник взорлил над взрезанной браздой;
Впряженный хуй стоит, его послушный воле,
С прилежной силой он легко взрыхляет поле
И, дерзкий взор подняв, к властителю небес
Взывает без стыда: «Я твой солдат, Зевес!..
Такой же вырвигвоздь». – Зевес: «Какого хуя?»
«Европу точно так когда-нибудь нагну я!»
Silentium[1]
Ты в пурпур нег ее облек,
Ее уста замкнул устами;
Ты Бог, ты царь, ты, человек,
Растлил ей разум словесами.
Не так ли птицы в майский день
Возносят пение и свисты
И, парами сбиваясь в тень,
Живят вертепы каменисты.
Ты прямо в сердце льешь лучи
И прохлаждаешь тем от зноя,
Ревет Флегей, погибла Троя,
Я вся горю… Молчи, молчи!
Свидание
Как тот юнец, манерно-угловатый,
Твоих колен влюбленный соглядатай,
(Запретных книг прилежный ученик!)
В гостиной перед ужином возник,
Неясными желаньями распятый.
И вот стоит – не дышит! – за спиной,
Два языка даны душе одной…
О, как хотелось вымолвить признанье
И тут же удержаться от рыданья, —
Не знает, как вести ему с тобой.
А что же ты? Уняв мгновенный трепет,
С улыбкой ты готова слушать лепет;
Предчувствуя понятную нам дрожь,
Ты думаешь: зачем он так хорош?
Похвала
Хвали Венерин взор, всея земли языки,
Воспойте же пизду, все малы и велики,
Что милостью своей любить заставит нас,
И будет хуй стоять отныне всякий час.
Случай
Пииту вздумалось красотку,
Резвяся, поимать;
И ну давай топтать молодку,
И ну давай топтать!
Прекрасна пленница краснеет
И рвется от него,
Пиит лишь пуще вожделеет
От случая сего.
Она зовет свою служанку,
Чтоб с хуем совладать;
Заслышав эту перебранку,
На крик явилась мать.
И, глядя, как пиит лобзает
И в перси, и в уста,
Родительницы сердце тает,
На то и красота!
Она на ложе к ним стремится
От случая сего;
Спешит она разоблачиться,
Журя за шаловство!
Как мать, останься непреклонна,
Согласием дыша,
Сравняйся с ней, где сопряженна
С любовию душа!
Старичок
С кем ты водишь хоровод,
Косолапый мишка?
Третьи дни меня ебет
Юркий старичишка.
Нивы град Господень бьет,
Молния сверкает,
Старичишка