Какое-то время я даже тревожился о психическом состоянии Клаудии, но, похоже, все свои мрачные мысли она изливала на полотна, где они и оставались, а сама жила вне их, в ярком и веселом разноцветном мире.
У самой Клаудии не было ни одного приемлемого объяснения тому, почему она писала именно так, а не иначе, и когда я выдвигал предположение, что, должно быть, обусловлено это внезапной смертью ее родителей – бедняжка осталась сиротой еще в детстве, – она начинала яростно все отрицать. И говорила, что получается у нее это как бы само собой, стоит кисти прикоснуться к полотну.
Одно время я даже подумывал отправить несколько самых отталкивающих ее полотен психоаналитику – пусть решит, является ли такой стиль признаком нарушений в психике, – но делать этого без ее согласия не хотелось, а сам я не осмеливался спрашивать, из боязни, что она откажется.
Итак, я не предпринял ровным счетом ничего. Я всегда старался избегать семейных конфликтов, и не только потому, что родители мои часто ссорились – это еще слабо сказано, ссорились, непрерывно сражались не на жизнь, а на смерть на протяжении тридцати лет, и развелись, лишь когда обоим было уже под шестьдесят.
– Но здесь сказано, – снова обратился я к Клаудии и ткнул пальцем в газету, – что, судя по почерку, убийца являлся членом организованной преступной группировки. И я уж наверняка знал бы, если б Геб был каким-то образом связан с бандитами.
– Готова побиться об заклад, у моих друзей каких только скелетов нет в шкафах, и мы о том не знаем ни сном ни духом.
– Как ты цинична, – заметил я. Но и тут она была права. Среди друзей Клаудии действительно попадались весьма странные типы.
– Не циник я, а реалист, – заметила она. – Все лучше, не приходится потом разочаровываться.
– Разочаровываться?
– Да, – кивнула она. – Если думать о людях худшее, то не будешь разочарован, узнав, что так оно и есть.
– Ты и про меня тоже так думаешь?
– Не глупи, – сказала она. Подошла и погладила испачканной в муке ладонью по волосам. – Уж я-то тебя знаю вдоль и поперек. И худшие, и лучшие стороны.
– И ты разочарована?
– Всегда! – со смехом ответила она.
А я призадумался. Может, она снова права?..
В понедельник в восемь пятнадцать утра я прибыл по адресу Ломбард-стрит, 64, к офисам «Лайал энд Блэк», что располагались на четвертом этаже здания. Дверь мне преградил мощного телосложения констебль полиции в полной униформе, пуленепробиваемом жилете и шлеме.
– Извините, сэр, – холодно заметил он, когда я собирался прошмыгнуть мимо него, – но никому нельзя входить в эти офисы без специального на то разрешения от моего непосредственного начальства.
– Но я здесь работаю, – возразил я.
– Ваше имя, сэр?
– Николас Фокстон.
Он сверился со списком, который достал из кармана брюк.
– Мистер