приземисты и тяжелы.
И тишину, как сок, я выжму
из прелой мякоти жары.
Дойдя до сокровенной сути,
где чудеса разрешены,
смогу я сохранить в сосуде
густые капли тишины.
Чтоб осенью и даже после,
когда ветра своё возьмут,
открыть среди разноголосья
покрытый плесенью сосуд.
И слабым быть, и виноватым,
и выпить всё, себя кляня.
И станут эти капли ядом,
а может быть, спасут меня.
НОЧНЫЕ ЦВЕТЫ
Инге Дроздовой
Багровые цветы,
как будто сгустки крови,
что выхаркнула ночь
на хрупкие кусты,
смотрели на тебя
с покорностью воловьей, —
растениям чужда
гордыня красоты.
Плоть лепестков была
нежна и беззащитна.
Жужжал натужно шмель,
роилась пчёлок рать…
Мир стрекотал вокруг.
И стало мне обидно,
что я не в силах им
бессмертье даровать.
Б е н а р е с, я н в а р ь 2 0 0 4
НАВАЖДЕНИЕ
Ночь тиха, и тесен дворик,
сух и жёсток кипарис.
Где стоит, неприбран, столик,
там возня и гонка крыс.
Ты и я в подушку вжались,
были целый день в раю,
а теперь вот оказались
рядом с бездной на краю.
Там внизу мелькают тени
и понять поди сумей —
чьё там слышно шелестенье:
то ли крыльев, то ли змей?
Там дымится еле-еле
гладь свинцово-мёртвых вод.
Может, есть такое зелье,
что всю нечисть изведёт?
На крутом небесном склоне
среди звёздной чехарды,
может, в логово драконье
потайные есть ходы?
Мы укрылись, как улитки,
затаились, как смогли.
Где-то скрипнула калитка,
что-то стукнуло вдали.
1 9 7 8
ССОРА
Душа, ослабевшая к ночи,
пугается, еле жива,
когда разрываются в клочья
тончайших словес кружева.
Попав в наводнение брани,
найти бы какой-нибудь кров.
Растащат меня, как пираньи,
зубастые полчища слов.
И вдруг из глубин, из-под спуда
послышится шорох небес.
А может, идёт он оттуда,
где с высью смыкается лес?
Рассвет, как помазанник Божий,
удержит размеренный шаг,
ступая по бездорожью,
где горки сползают в овраг.
Там сумрак осядет холодный,
и там же, внизу, как всегда,
забьётся родник первородный,
воспрянет живая вода.
За этой целебной водицей
слетятся с бледнеющих звёзд
мои несуразные птицы:
ЗА ГОРОДОМ
Я в городе отвык