Что должно было означать для этого что-то судорожно нащупывавшего в себе человека вдруг наткнуться на собственное смертельно больное дитя, понять я совершенно не в состоянии. Так же как и Герт: «Вчера он спросил меня, не пора ли мне задуматься о женитьбе».
Умереть рядом с отцом, оказывается, не было исключительно идеей самого Герта. К этому приложил руку и его брат Нико. Уже много лет он неизменно ухаживал за старым Стеенфлитом и теперь посвятил себя Герту. Видимо, не совсем бескорыстно, ибо происходит это с неистовством, которое должно быть вызвано чем-то иным, нежели вспыхнувшей перед лицом смерти братской любовью. При этом Герта и Рене, которые по-холостяцки всегда всё прекрасно делали вместе, он словно бы сближает со своей собственной громогласно заявляемой гомосексуальностью.
Его заботливость не знает границ. Она распространяется на белье, посещения, прогулки, телефонные звонки в Африку, присутствие в церкви, обследования в поликлинике и, прежде всего, на ужасные поездки к отцу, двумя этажами ниже. Без всякого сострадания ставит он инвалидные кресла отца и сына друг против друга, усаживается на стул и наблюдает, как обе эти развалины задевают друг друга.
Таково мое впечатление, и, к моему ужасу, кажется, что я прав, ибо сегодня утром Герт сказал мне: «Я не знаю, как мне сказать Нико, но, ради бога, можешь сделать так, чтобы он не висел у меня камнем на шее? Я его не выношу. У меня нет сил от него отделаться». На меня он не смотрит.
– Но, Герт, еще неделю назад ты, заодно с Богом, смеялся над этой проклятой опухолью, а теперь…
– А теперь я точно знаю, что скоро умру.
Он говорит, как ужасно знать, что умираешь.
– Хочешь последнее причастие или что-то еще?
– Нет.
Почему я задаю такой нелепый вопрос? Это звучит как: «Хочешь еще чашку кофе или что-то еще?»
Взбалмошный дедушка во всяком случае больше не появляется.
Хочу кое-что добавить о теперь уже быстро приближающихся последних часах. Начинаю с того, что он не будет испытывать никаких болей. Я точно знаю, как проглотить свое «или что-то еще», но его единственная реакция: «Пожалуйста, дай немного воды».
Он жадно, неловко пьет. Я смотрю поверх его головы на картину, которую Рене привез ему из Африки. Кажется, что она состоит из спрессованных тростника и травы в различных коричневых и желтых тонах. Под пальмой, рядом с хижиной дяди Тома, женщина, у которой в платке за спиной ребенок,