Девочка вновь выгнула брови, напрягаясь – было видно, что она удерживается от беспамятства на последнем пределе сил.
Ворота дрогнули, медленно и бесшумно распахнулись, и Эдик, уже не дожидаясь команды – начал понемногу привыкать – въехал внутрь.
Нашему взору открылся довольно обширный двор, поросший травой и окружённый раскидистыми купами каких-то деревьев справа и спереди. Под сенью деревьев прятались какие-то приземистые строения. Слева же возвышался настоящий терем, сложенный из неохватных брёвен, на серо-гранитном фундаменте, с замшелыми плахами тёсаной (или тесовой?) крыши, резными наличниками высоких стрельчатых окон, забранных странными решётчатыми переплётами. В терем вело высокое и широкое крыльцо, прикрытое сверху изящным резным козырьком-навесом.
С этим заброшенно-древнерусским пейзажем в разительном контрасте находилась дверь, ведущая в терем. В древние, потемневшие от времени брёвна был врезан круглый люк, диаметром немногим больше метра, из сверкающего зелёного металла, покрытого каким-то затейливым узором. Выше и ниже люка угадывались вставки из более светлого дерева, закрывающие некогда существовавший дверной проём.
Впрочем, времени для осмотра местных достопримечательностей у нас не было.
– Вы слышите меня? Что нам делать? – наклонившись к лицу девочки, спросил Михалыч, почему-то обращаясь на «вы».
Девочка опять выгнула бровки – я уже понял, что так отражаются на её лице какие-то волевые усилия, при помощи которых она совершает некие действия. Телепатия, телекинез или что там ещё?
Люк дрогнул и бесшумно исчез, как и не было. Неяркий голубовато-белый свет изливался из отверстия, размытые блики загуляли по двору.
– Туда… – прошептала девочка. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять – она умирает. И там, в голубоватом отверстии люка, её спасение.
Мы с Ильёй буквально выскочили из машины, вытащили пострадавшую – Михалыч помогал из машины – и рысью взбежали на крыльцо. Илья с ходу, согнувшись, нырнул в люк, я последовал его примеру, пребольно ударившись макушкой и споткнувшись о высокий порог (или что там у люка – комингс, что ли?)
Внутри квадратной просторной – восемь на восемь, не меньше – комнаты был разлит неяркий жемчужно-белый свет, струившийся с матово-белого потолка. Стены сохранили свою бревенчатую первозданность, вот только в стены эти были врезаны точно такие же люки, что и на входе, только открытые. В каждой стене было по два люка, ещё четыре находились на потолке и четыре на полу, попарно в углах, один над другим. Нечеловеческая планировка, мелькнула в голове лихорадочная мысль, таких совсем уже больных архитекторов не бывает в принципе… Но разглядывать было некогда.
– Туда… – ещё раз прошептала девочка. И мы вдруг сразу поняли – куда. Нырнув в люк, мы оказались в комнате чуть поменьше, всю середину которой