Григорий спал на топчане, укрывшись синим лабораторным халатом. Марк боролся со сном крепким чаем. Делал виртуальные ставки, вяло отвечая на ходы машины. И совсем уж машинально разыгрывал распасы. Иногда оглядывался на спящего. Но ничего не происходило.
В конце концов Марк задремал. Спал он тревожно и недолго. Проснулся с криком: «Гришка! Мать твою!» Вскочил, его качнуло. В полумраке каморки было по-прежнему тихо; на дисплее светилась недоигранная пуля, тихонько гудел вентилятор компьютера. Но Самохвалова колбасило.
– Гриша, а Гриша? – негромко окликнул он. – Мне такое паскудство приснилось. Гриша?
Ответа не было. И Гриши не было. На топчане валялся перекрученный халат. Марк рванул к выходу, чертыхнулся, вспомнив, что с вечера запер дверь, запер тщательно, на оба замка, хмуро подмигнув Григорию, мол, лыбься не лыбься, а запереться надо, – и сунул ключи в карман.
Марк, наконец, справился с замками, высунулся в ночную черноту институтского коридора – и понял, что сейчас завоет. Громко и бессмысленно.
Дюк Глебуардус Авторитетнейший проснулся необычайно рано. Причиной явилось то обстоятельство, что с вечера наследный дюк кутил, – вспомнили молодость в дружеском кругу, – и перебрал крепкого португалльского шампанского.
Глебуардус взял колокольчик и позвонил. Серебряный звон обернулся в голове у дюка тяжелым чугунным колоколом.
В спальне бесшумно возник Самсон.
– Чего угодно, барин?
– Принеси-ка, любезный… – Дюк подумал, махнул рукой. – Рассолу. Или нет, пива пол-пинты. Англицкого светлого.
– И всё-то вы, батюшка Глебуардус, чудить изволите. Где это видано, чтоб пиво по утрам подавать? Как можно?
– Твоя правда, Самсон, – согласился дюк. – Изрядно перебрал вчера. Подай, пожалуй, целую пинту.
– Да уж, чего уж, хватили вы лишку вчера. А вот батюшка ваш покойный в ваши годы…
– Уволь, ну уволь же от своих диссонансов! Пиво неси, шотландку.
Прихлебывая пиво, дюк подумал – кутили и впрямь изрядно. На Набережной, там, где могучая, полноводная Кляуза принимает в себя воды Теренги-реки, Пим вскарабкался на бронзовую царь-пушку и оттуда отдавал матерные команды. А компания пыталась, хохоча, им следовать. Завывали цыгане. Он, Глебуардус, истово бился об заклад с графом Недрибун, что вот сейчас он, наследный дюк, пересечет Кляузу вплавь, насквозь, и рвал с себя камзол. А Пимский всё не унимался:
– По дюку – беглый огонь! Окружай, нахрен! Отрезай, такого-то и такого-то, от реки! Живым, живым брать! И живьем же жарить!
В общем, не дали переплыть. Опять же цыганки эти прилипчивые… За что их Марк так любит?
Глебуардус Авторитетнейший помотал осторожно головой, отгоняя воспоминания. Солнечный луч лег на лицо.
А когда у ворот двора приват-доцента выгружал того из кабриолета, Пимский подал последнюю команду: «На абордаж!» И мешком вывалился на мостовую.
Почему взбрело Глебуардусу Авторитетнейшему немедленно, сразу после завтрака, проведать