«Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя. Въ продолженіи тысячи лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ римская имперія, ослабленная порчею нравовъ, начала ниспадать съ той высоты, на какую вознесли ее ея счастіе и ея геройскія добродѣтели, никогда Италія не была въ такомъ цвѣтущемъ состояніи, какъ въ 1490 году. Глубокій миръ царствовалъ во всѣхъ областяхъ ея; горы и долины были одинаково плодородны; богатая, хорошо населенная, и не признававшая ни-какого чужеземнаго владычества, она блистала щедрымъ великолѣпіемъ своихъ государей, красотою и многочисленностью, своихъ знаменитыхъ городовъ, величіемъ Рима, столицы вѣры. Науки и искусства процвѣтали въ нѣдрахъ ея; у нея были тогда и великіе государственные люди, и искусные полководцы. Счастливая внутри, она пользовалась извнѣ уваженіемъ и удивленіемъ иностранцевъ»[45].
Такъ начинаетъ Гвиччардини свое скорбное повѣствованіе объ "Итальянскихъ войнахъ". Оскорбленное чувство патріота, ѣдкая, полная раздраженнаго скептицизма насмѣшка надъ настоящимъ, и грустное сожалѣніе о прошломъ, характеризующія этого историка и проникающія въ каждую страницу его лѣтописи, формулируются въ этой скорбной фразѣ, которою онъ начинаетъ разсказъ о бѣдствіяхъ своей родины: "Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя".
Въ чемъ же заключались это счастіе, эта безмятежность Италіи, объ утратѣ которыхъ сожалѣетъ ея лѣтописецъ? Былъ ли это мертвый, стоячій покой, результатъ истощенія всѣхъ элементовъ борьбы и развитія, или мирное, спокойное процвѣтаніе, вызванное напряженіемъ жизненныхъ силъ? Въ чемъ заключается смылъ той эпохи, въ которую Италія, прозябавшая въ теченіе тысячелѣтія, шумно и радостно выступаетъ на поприще исторической дѣятельности, чтобы, пройдя во главѣ человѣчества пространство двухъ вѣковъ, снова на нѣсколько столѣтій погрузиться въ тяжелую дремоту? Въ чемъ, однимъ словомъ, заключается внутреннее содержаніе эпохи, которую исторія назвала великимъ именемъ возрожденія?
Мы знаемъ еще другую эпоху, болѣе близкую къ нашему времени, болѣе понятную нашему уму, и сохраняющую поразительное сходство съ той, о которой предстоитъ намъ рѣчь: это вѣкъ Людовика XV. Какъ ни далеко удалены эти эпохи едва отъ другой, но чрезъ пространство раздѣляющаго ихъ времени не трудно различить родственныя черты, подводящія ихъ подъ одинъ и тотъ же историческій типъ. Вѣкъ возрожденія умственное, художественное и политическое движеніе, которое въ концѣ XIV столѣтія, охватило средневѣковую Европу и призвало ее къ новой жизни, играетъ точно такую же роль относительно реформаціи, какую философское движеніе XVIII вѣка играетъ относительно революціи. И тамъ и здѣсь, мы наблюдаемъ аналогическое явленіе: революцію мысли противъ авторитета. Когда религіозные идеалы, повелѣвавшіе жизнью средневѣковаго общества, оказались несостоятельными для того, чтобъ продолжать регулировать всѣ отправленія политической и умственной дѣятельности, тогда