Вечером Бушуеву доложили, что Нестеров не явился за документами.
– Упрямство, за которое придется его наказать! – проворчал полковник. Хотя он и сожалел, что из частей отзывают боевых офицеров, но неподчинение приказу оставалось для него тяжелым грехом.
– Скорее упорство! – заметил Бушуев. – И вряд ли вам придется наказывать его. Боюсь, что он не вернулся из атаки. А жаль… пропал нужный геолог.
– Командиром он был бы нужнее, – возразил полковник.
– А вот это уже упрямство, – сухо заметил генерал, и полковник замолчал, так и не поняв, по каким признакам отличает Бушуев упрямство от упорства.
2
Очнулся Нестеров уже в госпитале на левом берегу Волги. Его испугала не боль, не повязки через все лицо и голову. Испугала тишина. Тишина была невыносимая, и Нестеров спросил соседей: «Бой кончился?» – и не услышал своего голоса.
Прежде чем Нестеров осознал, что с ним, подошла сестра, но и ее голоса он не услышал. Тогда Нестеров понял все: он еще и контужен, и страх, что он оглох надолго и не узнает ничего о Сталинграде, овладел им. Он все еще жил ощущением боя, совершенно не представляя, сколько времени прошло с того злополучного мгновения, когда его окутали темнота и тишина. Первый вопрос, который он написал на маленьком блокноте, поданном ему сестрой, был о Сталинграде. Город боролся и жил.
Всю свою нервную энергию Нестеров употребил на то, чтобы вновь обрести слух. Он думал только об одном – о слухе. С покорностью ребенка подчинялся он всем предписаниям врача, касающимся восстановления слуха. Нестеров вычитал когда-то, что большинство болезней может быть излечено внушением. Он знал также, что его глухота – следствие контузии, отразившейся на всей нервной системе. Со страстью одержимого попытался он своей волей излечить себя. И слух вернулся, когда он еще находился в пересыльном госпитале под Сталинградом.
Он проснулся утром и сначала не понял, что случилось. Внешние шумы настойчиво стремились ворваться в сознание. Они словно процарапывали ходы в усталом мозгу. Первое, что дошло до сознания, был отдаленный шум, похожий на дальний рокот прибоя. Словно Нестеров был на побережье и прислушивался к медленному и важному говору моря.
Нестеров не закричал, не вскочил – он только вытянулся на койке так, что ноги уперлись в железные планки кровати и прогнули их.
Затаив дыхание, он слушал этот шум, доносившийся сюда за двадцать километров от города. Было так, словно товарищи разговаривали с ним, утешали его и успокаивали: ничего плохого не случилось, пока он лечился, но, конечно, надо поскорей вернуться, дело не ждет, он нужен там, откуда они говорили с ним…
В один из особо тяжелых дней,