Андрогин. Алла Дымовская

молчание ехало-болело, у провинившегося Хомяка отбирались его любимые «клоппи», единственный карающий акт вандализма, который вызывал у двоюродного братца горькие слезы. Так все и шло, в смысле образовательного процесса, нельзя сказать, чтобы мягко, их обоих воспитывала и учила бабушка. Дедушка не учил ничему – по младости и по глупости казалось малышу Вию. Дедушка был «вечный двигатель», как в шутку называли его знакомые и соседи, все, кроме бабушки, та говорила – большому человеку тесно даже в море, – что означало: дедушкино пренебрежение к домашним делам вызвано вовсе не высокомерием, а всего-навсего он зачастую не замечал ничего и никого вокруг, маленькие, бестолковые создания попросту мешали ему, путались под ногами, но когда заоблачный дед все же спотыкался о них, вынужденно обращал внимание, тогда случались незапланированные подарки, экспромт-поездки в парковые зоны развлечений, причем старый конструктор политехногенных систем веселился не меньше внуков, пытаясь найти выход в лабиринте с орками, с одной только стозарядной лазерной пушкой в руке. Дед частенько входил в раж, будто сражаясь с реальным противником, забавно ругал сам себя при каждом неудачном выстреле: «Эх, ты! Пиломатериал!», впоследствии любой промах в действительной жизни вызывал у младшего его внука схожий ассоциативный ряд, связанный накрепко именно с этим словом.

      Уже будучи в статусе доктора подвластных ему наук, Вий Иванович иногда задумывался – а может всему виной исключительно его «ватное», домашнее воспитание? Причина всех его страхов, неизлечимых комплексов, потустороннего видения мира таким, каким не узрит его никто из окружающих обыкновенных людей. И сам же отвечал себе. Нет, ничего подобного. Лель тоже получал домашнее воспитание, без отличий и снисхождений, во всем идентичное его собственному. И ничего. Благополучно вжился. В пять секунд сделался в первой же толпе своим. Он был словно одинокая селедочка, заблудившаяся на тихой отмели, но в прилив вынесенная на простор и немедленно занявшая свое место в дружном косяке проплывавшей мимо атлантической сельди. Лель был свой, и часто выступал будто бы коммутативным посредником-переходником между своим двоюродным братцем и прочим враждебным человеческим окружением. Хомяк все понимал с полуслова, все то, что обыкновенно ставило Вия в тупик, второклассник-братец жалостливо брался растолковывать ему элементарные правила – любые личные вещи в «боксах» и в ролл-ранцах считаются в общем пользовании, а вот за попытку зажилить запасной «перун», конвекторное безопасное стило-графопостроитель, можно запросто получить в глаз и последнее будет справедливо, ябедничать не стоит, иначе и во второй глаз дадут. Лель считал неписанные школьные правила естественными, интуитивно распознавая их некоторым шестым чувством, которое, увы, не дано его брату. Но маленький Вий не был в том виноват, и Лель не был виноват тоже. Уже взрослый, доктор Подгорный не однажды упрекал себя – пенять на пресловутое домашнее воспитание значит