– Брат Егорий воду мутит, – хмуро бросил Арсений Кронидович, не дав кузену раскрыть слишком уж забитого калачом рта. – Ливонскую кампанию ругает и других на то подбивает. Намедни вот к Авксентию заезжал, хотел, чтобы тот с некими англичанами встретился.
– Видимо, речь идёт о лорде Фэйбиане, что путешествует по Европе инкогнито, под именем сэра Бэгби, – предположил Николай Леопольдович. – Он уже посетил Вену и Берлин, откуда отбыл в наши палестины.
– Похоже на то. – Государь отстранился, позволяя Автандилу пронести окутанный паром самовар. – Трейси Алтон, глава кабинета аглицкого, стар, его уход – дело уже не лет, месяцев. Посол граф Лучников полагает, сменит его либо Фэйбиан, либо Касвэлл, но князю Авксентию сие вряд ли интересно, его более иной театр привлекает…
– Каюсь, грешен, – охотно подтвердил великий князь. – Ну какой из меня политик, сам посуди?
– А раз никакой, так и ступай, – государь занялся самоваром, – Дарье Кирилловне ручку поцелуй.
– Как же иначе? – Авксентий Маркович торопливо, но не теряя достоинства, поднялся. Общество шефа жандармов его никоим образом не радовало. – Милость твоя, Арсений Кронидович, безмерна, век за тебя Бога молить будем…
– Иди уж, – прикрикнул василевс, с юности не терпевший изъявлений благодарности. – Да Зинаиду не прячь. Чтоб к субботе здесь была, а ты, Никола, что чаю не пьёшь? Любишь же…
Чай граф Тауберт любил, но не при чужих и тех своих, кто хуже чужого. Навроде ушедшего бонвивана. Арсений Кронидович об этом время от времени «забывал» и начинал выговаривать. Вот и теперь.
– Всем ты хорош, – попенял василевс, – но слишком уж привержен этикету. Будь ты индюком или, того хуже, церемониймейстером, понятно было б, а так с чего чиниться? На Капказе да на Дунае мы с тобой иначе говорили…
– Здесь не Капказ, – с сожалением признал Николай Леопольдович, бросая в чай сахар. Остановиться на двух кусках не получилось: всесильный сатрап с детства любил сладкое, и эта слабость, которую лишь слегка потеснило пристрастие к табаку, увы, уже отражалась на его фигуре. Пока спасали ладно скроенный мундир и ежедневные конные прогулки, но времени на них оставалось всё меньше.
– По-твоему, дышать только под пулями и можно? – набычился государь. – Вернулся в столицу человек, а стал истукан? Нет, друг мой, этикет того не стоит… Лишь умирающие немецкие династии, коим заняться более нечем и существование иначе не оправдать, подобными пустяками себе голову забивают…
Громко тикали часы, барабанил в окно докучливый дождь, государь рассуждал об этикете, падении нравов, былых и будущих победах и дурном ливонском климате, а Николай Леопольдович слушал и пил свой чай. За годы он привык и к этой своей обязанности. Арсений Кронидович слишком много думал и слишком о многом молчал, чего удивляться, что порой ему требовался не докладчик, но слушатель.
Первый раз кавалергард Тауберт слушал поручика