Там юдоль близорукая ласки.
Там – долина тоски,
Где рождаются эти слова.
Здесь – лишь эти:
Стоят,
И спешат,
И торопят.
Замо́чу конверт,
Обвожу языком его катеты,
Режусь бумагой.
Целовать тебя собственной кровью,
Всем красным, что есть на земле, —
Это будет постскриптум
И Там.
А здесь —
Благодарность за то,
Что они сохранят нашу тайну.
Сожаленье о том,
Что они не умеют ждать.
Режиссер
Сам себе режиссер
Артхаусного кино,
Я бы если снимал тебя —
Только так:
Крупный план,
Едва приоткрытый рот
И – чем тоньше стекло – бокал.
Сам – сыграл сомелье
В исключительно белых
Перчатках;
Того человека,
Что стирает
Остатки вина
Салфеткой
С запотевшего
Тонкого
Горлышка,
Хвалит год урожая,
Твой нюх,
Слишком тонкий вкус…
Того человека,
В чьих страстных
Укусах —
В ожерелье
Из винных цветов
Вкруг тонкой
Вспотевшей
Шеи —
Ты
Сегодня
Уйдешь.
Отель
Мы стоим в проходе
Между двумя кроватями
И, обнявшись, молчим.
Окраина города. Пошлый отель:
Бордовое, золотое…
Нет времени объяснять,
Вдаваться в детали:
Вескость любых причин —
Нас двое, а мы – одно.
Ты говоришь: «Какое-то все кино…»
Не спорю.
Да и пусть оно будет так;
Мне впервые не хочется знать,
Каким оно будет,
Чем кончится.
Я – чувствую.
Обнимаю тебя и чувствую:
Все на своих местах.
И такое —
Каждую
Нашу ночь.
Жажда
Все мое тело – жажда воды.
Все мое тело – ты.
Жажда пить —
Это значит представить твой рот
Ярко-красной гвоздикой;
Себя – синеглазым и тучным бражником;
Зависать над тобой в грабительской темноте,
Высасывать, изымать из твоей слюны
Сладкий сок – эту вязкую патоку,
Послевкусье военных действий.
А затем наблюдать,
Как ты обессиленно падаешь —
Свежесрезанный, влажный цветок —
На морщины и шрамы простыни,
Вспоминаешь святых
И, напротив, стираешь из памяти смертных.
И одними губами просишь меня: «Воды…»
Я встаю,
Не