Пока они еще были помолвлены, Хадула в самом деле попыталась нашептать что-то такое своему жениху. Хотя она и была совсем юной, благодаря своей натуре и примеру матери, вольному и невольному, она сделалась хитра не по годам. Но ее мать, почуяв неладное и испугавшись, что маленькая Ведьма, как она обычно называла свою дочь, надоумит жениха потребовать большее приданое, установила суровый надзор над парой, не позволяя им и словом перемолвиться. Она так поступала якобы под предлогом соблюдения морали:
– Я свою вахту не пропущу, а то еще подложит мне ребеночка… маленькая Ведьма! – сказала старуха.
Видите, она использовала слово из профессиональной лексики мужа («вахта» – дежурство на корабле). Но на самом деле она это сделала, чтобы не давать большее приданое.
Однажды вечером, накануне помолвки, жених вместе со своей сестрой пришел к родителям невесты обсудить приданое. Старик-судостроитель диктовал рядную запись чтецу Сивиану, певчему из церкви, который, достав из-за пояса бронзовую чернильницу, а из длинного, похожего на кобуру футляра – гусиное перо, и разместив на коленях Деяния апостолов и кусок плотной бумаги поверх книги, начал писать под диктовку старика: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… я выдаю свою дочь Хадулу за Иоанна Франга и даю ей, во-первых, свое благословление…» Хадула все это время стояла напротив очага, рядом с грудой одежды – там, где высилась гора из одеял, покрывал, подушек, покрытая сверху шелковой простыней и увенчанная двумя огромными подушками, – неподвижная и величественная, как та гора. При этом она беспокойно и очень осторожно посылала тайные знаки жениху и его сестре, чтобы те не соглашались на «дом в Крепости» и «пашню в Стивото» в качестве приданого, а запросили дом в новом городе, а также виноградник и оливковую рощу поблизости.
Напрасно. Ни жених, ни его сестра не заметили этих отчаянных жестов. Зато старуха, ее мать, хоть из вежливости и стояла лицом к будущим родственникам, все же находилась вполоборота к дочери, и вдруг как будто кто-то сообщил ей, что что-то неладно, она резко повернулась к ней и все увидела.
Старуха бросила на дочь взгляд, полный угрозы:
– Ах ты, маленькая ведьма! – прошипела она сквозь зубы. – Ну, погоди у меня! Я-то тебе устрою!
Но тут же осеклась, подумав, что не стоит угрожать дочери. Она испугалась, что та нажалуется отцу, и тогда станет только хуже. Старик, скорее всего, уступит мольбам единственной дочери и даст за ней большее приданое. Посему она замолчала. А Ха-дула недоумевала, почему, когда они остались наедине, ее мать, подававшая ей до этого знаки, в первый раз в жизни не стала ни кусать, ни щипать,