Вечером, когда солнце опустилось и тьма легла на мутные каналы, я отыскал знакомого гондольера и, захватив с собой гитару, отправился на прогулку. Оставив берег, мы тихо продвигались среди снующих пароходиков и гондол. И старый лодочник обучал меня местным обычаям:
– У нас, – говорил он, – всё просто! Если не понравится ваше пение, то вы хоть до утра стойте в лодке, никого не увидите и ничего не услышите. А если понравится, если вас, что называется, принимают к сердцу, то подойдут к окну и бросят вам цветы. И это значит, что вы, во всяком случае, доставили удовольствие той, кому пели. Ну и конечно, остальное уже не касается ни обычаев, ни традиций, а только личного взгляда на дело!
Что же будет со мной? Как примут моё пение? Молчание или цветы украсят мой последний вечер в Венеции?.. Мы приближались. Повернули вправо, проехали под одним мостом, под другим и, наконец, под третьим; передо мной открылись знакомые места, и сразу тысячи волнений затрепетали внутри меня, и жуткая боязнь ущемила сердце. Передо мной открывался тёмный канал с освещёнными окнами и широкими дверями над самой водой… Где же её окно? Куда направить свой голос и свою влюблённую надежду? Кажется, сюда…
Я остановил гондолу. Мой лодочник зажёг три красных фонарика, один на носу, другой на корме, а третий поставил в моих ногах у скамейки.
И я запел. Робость, застенчивость и жуткая боязнь исчезли, сменяясь настоящим вдохновением, безыскусственным порывом; – на этот раз прозвучало широкое итальянское пение. Нежная серенада Альмавивы понесла мои влюблённые призывы к освещённым амбразурам. Я пел с закрытыми глазами, боясь увидеть пустоту в сияющих огнями окнах. Но вот последние аккорды гитары слились с высокими нотами песни, и, прежде чем я открыл глаза, к ногам моим упали цветы.
Не в одном, а в нескольких окнах показались тонкие, словно воздушные фигуры, но одну из них я сразу узнал, и приказал гондольеру подплыть ещё ближе. Ещё и ещё прозвучали песни, и с особенной радостью я спел ей – этой тени средневековой Италии – мадригал «Амарилли», в котором сочетаются простота старины с изумительной нежностью и искренностью…
Снова упали цветы, и с нескольких сторон раздалось одобрительное «браво». Аплодировали в окнах и с проезжающих мимо гондол. Подхватив букет, и прикоснувшись к нему губами, я сейчас же увидел прикреплённую карточку, на которой стояло только пять слов: «В 9 на мосту Риальто».
Я приподнял шляпу, приветствовал всех, кто был так мил ко мне, и проплыв вперёд к Большому каналу, через двадцать минут уже был у моста Риальто, где простился с моим стариком.
Я несколько раз прошёлся взад и вперёд по мосту, не вызывая особенного внимания, так как одет был, как южные итальянцы – в широкополой шляпе, в тёмной пелерине, с гитарой и букетом цветов в руках. Потом