«Пушкинская Италия» – это образ Италии, какой она является в воображении и раздумьях Пушкина, темы и образы итальянской поэзии, перевоплощенные в его творениях, пронесенный через всю жизнь пристрастный интерес к «звукам италианским», к «языку Петрарки и любви»; но это также и любовное внимание к личности нашего Поэта, к его жизни и созданиям в «стране высоких вдохновений» – итальянская пушкиниана, возможность которой основана на том, что «творчество этого славянского латинянина имеет такой же европейский характер, как творчество Гете или Моцарта» (Томас Манн).
Обширность и разнообразие материала «Пушкинской Африки» нисколько не уступают тому богатству, которое находим под переплетом «Пушкинской Италии». Но материал в книге, не столько по воле автора, сколько в силу внутренней необходимости, строится иначе, чем в «Пушкинской Италии», или, может быть, иначе строит книгу.
В «Пушкинской Африке» имеется некая точка сосредоточения материала – фокус, где весь материал собирается, сквозь который он проходит, из которого исходит: нечто подобное тому, что совершается со световым потоком, на пути которого поставлено увеличительное стекло. Этот фокус – Роман о Царском Арапе («Арап Петра Великого», как назвали текст уже после смерти Пушкина первые публикаторы). Алексей Букалов открывает нам, как в этом фокусе собирается, сосредоточивается африканское (оно же – негритянское, арапское) начало (назовем это так), каким оно существовало в российской истории и легенде, менталитете, культуре, как оно в них преломляется, пресуществляется, чтобы затем, обретя новые черты и краски, устремиться в будущее, отозваться ярким, нежданным лучом в ином времени и ином пространстве, у Дягилева или Мейерхольда, у Ахматовой или Пастернака…
Роман о царском арапе – не только важнейший этап в творчестве Пушкина, по сути, начало пушкинской прозы. Роман этот – важнейший этап пушкинского мифотворчества, этап в осознании себя и в создании того образа, в котором он хотел бы явиться современникам и потомкам. Речь, по слову Ю.М. Лотмана (имеется в виду вообще творчество Поэта), о «стремлении Пушкина создать себе в литературе вторую биографию, которая служила бы в глазах читателей связующим контекстом для его произведений».
Африканский миф в жизни, творчестве, судьбе Пушкина нечто совсем иное, чем миф итальянский. Осваивая Италию, овладевая ею, Пушкин, – конечно же, по-своему, гениально, неповторимо, – занимался общим делом с иными соотечественниками, предшественниками и современниками, вводившими Италию в российский обиход, участвовал в общей разработке целого пласта русской культуры. Африка для Пушкина нечто совершенно свое, ни с кем не делимое, –