Хорошо то, что здесь я могу слышать птиц, потому что жилище мое находится далеко от шумных улиц и сюда не доносится вся какофония звуков большого города, в которой растворяются все мысли, и ты просто сливаешься с ним воедино и живешь его жизнью, вернее, в его жизни, хотя упорно утверждаешь, что в своей, ну хорошо – в своей, в те полчаса, когда, вдыхая аромат кофе, смешанного с запахом выхлопных газов, идущих от проезжающих мимо машин, ты – истинный парижанин в этот момент, ибо кому ещё придет в голову почти на проезжей части поставить столики и пить кофе или есть улиток…
Во дворе дома, где я обитала, как–то днем я увидела улитку, живую:
– Тебя ещё не съели? – спросила я, но она даже не высунула голову. И тогда я подумала: а может, у нее нет головы и её самой тоже нет и это пустой домик, а мне просто показалось? Проверять я не стала, чтобы не расстраиваться. Но вполне возможно, что она выросла и поменяла домик. Где–то я читала, что есть такие прозрачные моллюски, которые на берегу моря собирают пустые домики улиток и носят их сами, чтобы быть менее уязвимыми для чаек.
Я ела улиток только однажды и только одну, о чем искренне сожалею (да, в тот самый раз, когда – луковый суп и шампанское). Правду говорят, что русские сентиментальны, но у меня это что–то другое: вроде как всемирное братство людей и животных. Я для себя делю мир на еду и на братьев, как–то так…
Не ешьте друг друга…
4
«О Франция! Ты страна Формы, равно как Россия страна Чувств!»3
Она по форме может быть совершенна, но никогда не перейдет границу этой формы. Из этого прекрасного кувшина не вырвется через узкое горлышко ни вино, ни вода. Ты можешь даже не знать, что именно заключено там, тебе и не нужно этого знать. Форма удобна и отдана на твое усмотрение без противоречий, без внезапного, чисто русского буйства, там внутри ничего не кипит, не переливается через край, не пытается освободиться от формы и вырваться наружу. Самое страшное, что тебя это устраивает: в ней нет никаких острых углов, она обтекаема и приятна для глаз, её можно потрогать рукой, ощутив все изгибы, и любоваться вблизи или издалека. Даже если внутри звенящая пустота, ты об этом не знаешь, потому что тебе удобнее этого не знать.
Бедный мой мальчик, когда–то тебе захочется разбить ее. И я предвижу твое удивление, но не в моих силах предупредить тебя, потому что великая сила формы – это её невозмутимая реальность существования: ни мечта, ни любовное страдание, ни слияние, ибо с формой нельзя слиться – она всегда самодостаточна и всегда отстранена, и по причине своей отстраненности она притягательна и удобна для того, кто устал преодолевать бурную и страстную текучесть жизни. Ты поверил в то, что в ней заключено всё, к чему ты стремился: потаённая твоя мечта и восхитительная иллюзия.
Можно было бы подумать, что я говорю о Франции или в