Она рывком запахнула халатик и гордо удалилась. Декстер злился и на дочь – за ее тщеславие, и на себя – за то, что не выдержал и сорвался. Проявил слабость.
Декстер выплеснул остывший кофе на камни и пошел в дом. В гардеробной достал из кобуры на лодыжке револьвер и запер его в специальном ящике. Повесил куртку и брюки в шкаф, рубашку бросил в угол – ее заберут в стирку – и, оставшись в одних шелковых трусах, обмылся над раковиной холодной водой. И только тогда направился в спальню. Там сладковато веяло мускусом, вокруг небрежно брошено белье. Альков с их огромной роскошной супружеской кроватью – полная противоположность суровому казарменному стилю жизни, которого жестко придерживались предки его жены, убежденные пуритане. Он прислушался: Гарриет тихонько посапывает, и он скользнул к ней в постель. Горевший в женином будуаре светильник выхватил из сумрака ее скулы, ее манящие губы. До чего же она хороша, его Гарриет. До головокружения хороша. С чего он взял, что ее дочь будет менее красива? Даже во сне Гарриет выглядит бесстрастной; стало быть, Декстер должен разбудить ее страсть. Этим он и занимается еще с той поры, когда ей было всего шестнадцать лет: он тогда развозил клиентам спиртное и упросил ее ездить вместе с ним, а вечерами прерывал свой бизнес, чтобы в лунную ночь где-нибудь на тыквенном поле на Лонг-Айленде всласть потрахать Гарриет, задрав ей на голову красивое девичье платье, осыпанное палой листвой. А тут к ночи в нем накопился немалый заряд раздражения, оно требовало выхода, точно скаковая лошадь, подрагивающая от нетерпения у стартовой калитки. Пора действовать? Он всегда готов. Гарриет даже не успела проснуться, а он уже был в ней.
– Доброе утро, милый, – хрипловато пробормотала она; в молодости она стеснялась своего голоса, но с возрастом он стал ей даже нравиться. – Не самый вежливый способ будить человека.
– Ночь выдалась долгая, – отозвался Декстер.
Наутро, перед мессой, новый священник отвел Декстера в сторонку – поговорить о колоколе. Как на грех, в нем обнаружилась “невидимая трещинка”. Мало того, что звук уже не тот, что прежде, – рано или поздно колокол может развалиться, упасть с колокольни и, упаси Боже, придавить кого-нибудь из прихожан. Клир всегда полагал, что Декстер охотней других откликается на нужды церкви, ведь сам он живет припеваючи благодаря греховным занятиям. Он уже занимался алтарной плитой, на которой обнаружился скол, новыми одеяниями для мальчиков-хористов, а теперь – еще и колокол. По мнению Декстера, звук у него что надо. Собственно, сам он ничуть не возражал бы, если бы церковники звонили в него пореже.
– Удивительное дело, святой отец, – сказал он, когда они вышли из церкви Святой Маргариты, а если попросту – Святой Мэгги, и остановились неподалеку в пушистых кустах. – Церкви-то еще и двадцати пяти лет нет.
– Во время Депрессии мы никаких ремонтных работ не проводили, – вполголоса проронил священник.
– Не совсем так. Ваш предшественник, отец Бертоли, выпросил у меня денег на ризы и на потир, не говоря уж