– Почему моему? – обиделся Шестаков. – К тому же СЭС не «он», а «она».
– Что? – Толик на мгновение задумался. – А! Ну да, фиг с ней. Короче, завтра мы встречаемся в час дня у нашей двери. Молодец я?
– Молодец. А у какой нашей двери?
– Шестаков, ты к вечеру тупеешь! У двери подсобки, в метро! Еще вопросы есть?
– Есть. Как его зовут хоть?
– Ха! Так это же самое смешное! Я тебе по телефону сказал: СССР!
– То есть?
– Нашего крысиного академика зовут Савелий Сергеевич Струмов-Рылеев. Сокращенно – СССР! Понял?
– Сам придумал?
– Нет, это он так представился. Я у тебя переночую?
Савелий Сергеевич пришел на встречу в музейного вида совдеповских джинсах, туристских ботинках и выгоревшей штормовке с огромным карманом на животе. «Кажется, такие в альпинистской среде называют „кенгурятниками“, – вспомнил Миша. Из отдаленных студенческих времен вдруг всплыла застарелая неприязнь к туристам, и Шестаков сразу решил, что СССР ему не понравится. Толик, наоборот, суетился вокруг Струмова-Рылеева. Подвинул единственный стул, зачем-то предложил кофе, которого у них в подсобке никогда не водилось, и вызвался провести, как он выразился, „маленькую экскурсию по местным катакомбам“. Профессор (Миша понял, что это прозвище, с легкой руки Мухина, так и останется за Савелием Сергеевичем) удивленно поднял бровь и от экскурсии отказался.
– Михаил… – вопросительно начал он.
– Можно без отчества, – Шестаков постарался не передразнивать церемонные интонации СССР.
– Я бы хотел, если можно, еще раз услышать от вас, в чем, собственно, состоит проблема. Ваш коллега, – сдержанный поклон в сторону Мухина, – вкратце сообщил мне, что вы интересуетесь крысами…
Теперь Миша сообразил, что Струмов-Рылеев дико напоминает ему профессора Преображенского в исполнении Евгения Евстигнеева. И зачем только Толик притащил сюда этого зануду?
В этот момент он поймал ошалелый взгляд Мухина. Посмотрел на СССР и чуть не свалился с табуретки.
Что-то шевелилось у того в «кенгурятнике».
«Начинается, – с ужасом подумал Миша, – вот и мы попались».
Профессор меж тем широко улыбнулся, расстегнул «молнию» на кармане и произнес нелепейшую фразу:
– Извини, Матильда, я о тебе совсем забыл.
После чего на столе появилась белая крыса. Она равнодушно оглядела Шестакова и Мухина, села на задние лапы и принялась деловито расчесывать шерсть на мордочке.
«Это не бред, – подумал Миша. – Он действительно принес сюда эту мерзость». Уж с какой неприязнью Шестаков относился к обыкновенным крысам, а вот такие, белые, вызывали чуть ли не тошноту. Эти красные, как будто воспаленные глаза, голый хвост, шутовские ужимки… Один ее вид говорил, что она способна на какую-нибудь пакость…
Но Миша один был так пристрастен. СССР глядел на свою голохвостую