– Угу, – с готовностью отозвался Шестаков. – И окошко пробить. И посадить Мухина – принимать крыс от населения. По девять «тонн» за кило. Как за «ножки Буша». Ты себе представляешь, сколько сюда бдительных бабулек сразу понабежит?
В коридоре захохотали басом, и в комнате появилась сияющая Носатая в новом кожаном плаще. Верная своему принципу – всегда и всех эпатировать, она и теперь умудрилась откопать исключительно редкий оттенок. При виде этого плаща Толику почему-то сразу вспомнилось детство, первый полет с родителями в Адлер на «ИЛ-18» и цвет пакетов «для тех, кого тошнит».
С Татьяной пришел развязного вида молодой человек с «кофром», который представился сам:
– Пластунский. – Руки при этом никому не подал, а лишь сопроводил свою дурацкую фамилию двумя церемонными кивками в сторону Миши и Толика.
– Вот, Рэмбо, – произнесла Петухова, садясь и тут же закуривая, – корреспондент газеты «Пододеяльник».
– «Под одеялом», – раздельно и с нажимом поправил «корреспондент», и Шестаков обнаружил в себе нестерпимое желание сразу же дать Пластунскому по шее.
– Один хрен! – беспечно махнула рукой Носатая. – Все равно – желтая, как гепатит.
Миша с Татьяной обменялись быстрыми взглядами. «На фиг ты этого хмыря притащила?» – словно спрашивал Шестаков. «Отвяжись, я знаю, что делаю!» – отвечала Татьяна.
Толик заметил этот молчаливый диалог и отвернулся. Его давно грызла большая черная зависть. Как умудряется этот грубиян Шестаков с легкостью находить общий язык с любыми девушками?
– Садитесь, – разрешила меж тем Петухова. – Так вот. Еще раз: разрешите представить. Михаил Шестаков. Анатолий Мухин. «Выборгские крысоловы».
– Главный Крысолов и Крысолов-заместитель, – излишне, может быть, ядовито, добавил Миша. – А вас, простите, как по имени-отчеству?
– Лев. Можно без отчества, – отчеканил молодой человек, и Шестакову показалось, что у того лязгнули зубы.
В этот момент в углу громко хрюкнул от смеха Мухин. Скорее всего его ранимая душа просто не вынесла сочетания «Лев» и «Пластунский».
Корреспондент, хладнокровно пропустив мимо ушей и петуховский «гепатит», и неприличный звук Толика, сел на стул и достал из «кофра» здоровенный лохматый блокнот. Следующие минут десять прошли в бездарной болтовне, которую Пластунский упорно называл «интервью». Вопросы его отличались крайней глупостью и немереными претензиями. Очевидно было, что этот тонкошеий гнилозубый Лев спит и видит себя новым Стивеном Кингом. Шестаков вяло отбивался, но Пластунский вдруг загнул такое, что даже у Носатой глаза полезли на лоб:
– Считаете ли вы причиной столь странного явления в метро высокую концентрацию сублимированной сексуальной энергии?
Шестаков не нашелся, что ответить.
– О Господи, – выдохнула Татьяна, – а откуда ж она там берется?
– Стекает, – веско ответил Пластунский.
На