Деревянный настил, железные трубы, синяя, оранжевая, зеленая краска, вытертая сотнями и сотнями детских рук – а дальше настил разобран, нескольких досок не хватает. А маленькая девочка, ей года полтора, шагает и шагает вперед. И наступает момент, когда она заносит свой красный башмачок над бездной. – В глазах Кирилла Мефодьевича была чернота. – Она не понимает.
Баланов помолчал.
– Все?
– Все, – сказал Коршун. – Такая история без конца.
– Или с плохим концом?
Кирилл Мефодьевич покачал головой, беспомощно развел руками.
– Не знаю. Это вам решать.
– И какой же вывод? – спросил Баланов. – Девочка – это мы, человечество? Я правильно понимаю? – он помедлил. – Или лягушка?
– А вы как думаете?
Баланов помолчал. Во рту почему-то ощущался кислый металлический привкус. Вода здесь, что ли, такая?
– Лягушка, – сказал Баланов, наконец. – Хотя…
Коршун тяжело вздохнул.
– А я вот надеюсь, что девочка. Дети – они ведь учатся, правда? – он посмотрел на Баланова с надеждой. Потом вдруг помрачнел. – Человечество, увы, лишено инстинкта самосохранения, Юрий Серафимович. То есть, по отдельности мы все орлы – а вот вместе! Животное какое-то. Лягушка. Даже если ребенок! – Коршун помотал головой. – Ничего хорошего. Ни-чег-го… К сожалению, Юрий Серафимович, мы как маленькие дети – в какую только хрень, извините за прямоту, руки не сунем… А потом эта хрень, снова извиняюсь, нас жрет с потрохами!
…Уже в дверях Баланов не выдержал. Ну не коллекционер же Коршун этих дурацких тамагочи! Коллег Баланов чувствовал за версту, а тут… Черт его знает.
– Все-таки, – Баланов помялся. Ему было откровенно неловко. – Зачем вам… это? Ну, тамагочи?
С минуту Кирилл Мефодьевич молчал.
– Вы не знаете, что такое одиночество, Юрий Серафимович, – сказал Коршун серьезно. – Счастливый вы человек. Спокойной ночи.
Когда за гостем закрылась дверь, Баланов вернулся в комнату. Потянулся к часам – одиннадцать, время спать… остановился в недоумении.
На прикроватной тумбочке, розовым пятном выделяясь на фоне белой кружевной салфетки, лежал брелок с обнаженной моделью. Тот самый, потерянный два дня назад. Баланов покачал головой. Неужто Коршун принес? Бред какой-то. Устал я, подумал Баланов. Подошел и сел на кровать. Потянулся к брелку, убрал руку. Нет, хватит на сегодня вопросов. Спать, спать. Баланов положил голову на подушку, раскинул руки. На веки навалилась темная подушечная тяжесть.
– Счастливый я человек, – сказал Баланов в потолок. Звучало глупо, словно говорит пьяный. Внезапно Баланов поднял голову, вспомнив важное; повернулся к тумбочке, стоящей с другой стороны кровати. «Бегемот» смотрел на него ровными рядами черно-белых клавиш – невозмутимо, как голубой будда. Баланов невесело улыбнулся.
– И