Лада, или Радость. Хроника верной и счастливой любви. Тимур Кибиров

смелее в бой», но эта тонкая шутка была не понята, поэтому насмешник перешел к менее изысканным дразнилкам – от «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу» до простого, но громкого мычания, каковое и послужило причиной избиения. Вообще Жору, неутомимого искателя приключений на собственную задницу, били довольно часто, но моральная победа оставалась неизменно за ним, поскольку, поднявшись с земли и утирая кровавые сопли, он всегда умудрялся произнести нужные слова с нужной интонацией. Например, презрительное: «Ладно, живи! Сёдня День защиты насекомых!» Или устрашающе-мужественное: «Врешь, падла! Жора на мокруху не пойдет!» Иногда он использовал не очень понятное, но эффектное, услышанное от облитого пивом в привокзальной шашлычной интеллигента, – «Думали оскорбить – удручили!» А Быкам он вообще сказал, как Терминатор-I: «Айл би бэк!» Но вот тут как раз вышла накладочка, потому что младший Бык взревел: «Я те, б…, покажу „бебек“!» и снова отправил Жору в нокдаун.

      А на пятые сутки своего проживания в выморочной лачуге пришлые алканавты перед рассветом устроили пожар, чуть было не спаливший всю деревню. Слава богу, именно в этот час в Колдуны въезжал на такси сапрыкинский сын. Мертвецки пьяных обитателей избушки удалось вовремя вытащить, но сам домик сгорел дотла, не дождавшись приехавшей через полтора часа пожарной команды из Вознесенска. Жору сильно побил старший Бык, самый неистовый, несмотря на пенсионный возраст, из братьев. Огреб же мой бессмысленный приятель не столько за сам поджог, сколько за циничный восторг, с которым он, глядя на пылающую кровлю, воскликнул: «Ну, блин! Огненная феерия!».

      На следующий день погорельцы исчезли: старик навсегда, а Жора до поздней осени, когда тишину ранних ноябрьских сумерек неожиданно осквернило дребезжанье нестроящей гитары, и глумливый голос проорал на всю безлюдную, темную деревню:

      Когда меня мать рожала,

      Вся милиция дрожала!

      Ну, милиция-то вряд ли, а вот сердечко Александры Егоровны затрепетало как осиновый лист, да и неукротимая Тюремщица вздрогнула и приготовилась к худшему. И совершенно, надо сказать, напрасно. Возвращение блудного Жорика ничем не грозило одиноким обитательницам Колдунов. Наоборот – с ним стало все-таки повеселее, каждый день что-нибудь отчебучит. Он ведь вообще-то сам по себе создание, ей-богу, безобидное и добродушное, если только по дурости и повадливости не подчиняется чьей-нибудь действительно преступной и злой воле, или моде, или идеологии. К несчастью, такая воля и такая идеология, как правило, оказываются тут как тут.

      Поселился Жорик в заброшенном магазине, вернее в подсобке, приспособил какую-то дырявую железную бочку вместо печи и зажил себе звериным обычаем, как какой-то пещерный или снежный человек, нисколько, впрочем, не унывая и припеваючи, то есть горланя с утра до ночи, как пожарники у Ильфа и Петрова, «нарочито противным голосом».

      По-настоящему отравляло жизнь старух и было и впрямь несносно, особенно на первых порах, именно это непрестанное пенье и бряцание на лишенной третьей струны неведомо где надыбанной