от прошлого нет следа.
Так, значит, вот какова ты, мать, может любой тебя
пожелать,
и отдашься ты без стыда.
Все уважали тебя, пока была ты матерью бедняка
и жила от его трудов.
Кто смел бы дурное сказать о земле, скромно
несущей в своем подоле́
груз овощей и плодов?
А ныне порочною стала ты, тебя украшают листва
и цветы,
твой новый наряд богат.
О горе! Постигнуть не в силах я, как ты смогла
изменить себя
от головы до пят.
Я, нищим ушедший в чужие края, сюда вернулся
ради тебя,
Взгляни:
Я оборван… Чудовище! Ты, пока я страдал,
облачалась в цветы,
улыбалась ночи и дни.
Гордишься ты милостями богача, а я так надеялся,
миг улуча,
увидеть прежней тебя,
Но от минувшего нет и следа, душу мне ранит твоя
красота,
я плачу, былое любя,
В те дни для хозяина-бедняка ты, как амрита, была
сладка,
а ныне цветут цветы.
Ты ими украшена, ты весела… Но слушай, богинею
ты была,
рабынею стала ты…
Словно чужой, с пустою душой
на все я смотрел в упор,
И взор мой набрел на манговый ствол,
памятный с давних пор.
Я сел у корней, а горе во мне
притихло и замерло начеку, —
Детство и мать я стал вспоминать,
чтоб разогнать тоску.
Вспомнилось, как в грозовую ночь сны прочь
отлетали от глаз;
Как спелые манговые плоды, лишь ветер, бывало,
встряхнет сады,
собирал я в рассветный час.
Вокруг оглядевшись, я вспомнил пруд; из школы
сбежав, мы прятались тут
когда-то очень давно,
И стало ясно до боли мне, что землю,
грезившуюся во сне,
вновь увидеть не суждено.
Но ветерок промолчать не смог,
он, прилетев с пруда,
Прошумел и стих, чтоб у ног своих
я нашел два спелых плода.
Тут я понял – мать не могла не узнать
того, кто вернулся к ней,
И гнев мой поник: чем горестней миг,
тем ласковый дар ценней.
Но вдруг из кустов, не в меру суров,
садовник