Он ненавидел объект «Ковчег» за то, что тот смог сделать с тем городком. Ненавидел Гробового, все-таки сунувшегося тогда в то место, которое нужно было просто замуровать, а напротив поставить постоянный пост с автоматическими авиационными пушками на дистанционном управлении. И, может быть, тогда бы ничего не произошло, и не было бы всего того, что не давало спать ему по ночам. И еще Точинов сильнее всего ненавидел самого себя.
За то, что тогда не смог помешать случившемуся. За беременную девушку, которую поместили в лабораторию и вырастили в ней то, что ему хотелось уничтожить сразу же после рождения. За кадры, которые доставляли военные и за которые платили своими жизнями. За больше чем пятьдесят тысяч живых и невиновных людей, которых в одну ночь накрыла Волна, изменив и их самих, и то, что было для всех них домом. Простить этого себе Точинов не мог, хотя понимал, что все, что можно было сделать тогда, сделал. Но разве можно заткнуть собственную совесть? То-то, что нет, ее нельзя заткнуть и нельзя утопить в алкоголе, как он пытался сделать сразу же после того, как его, орущего матом, выгрузили с борта МЧС, привезшего в Москву тех, кто тогда был на вечеринке в честь чьего-то там дня рождения. И только благодаря этому оказавшихся за десяток километров от Радостного. Города, в котором в тот момент бушевала безумная, прореженная молниями, мощь и зелень Волны. А после нее, что стало с ним и его жителями после нее?!!
А сейчас… Господи ты Боже, что же может произойти сейчас?!! Когда до него полностью дошел весь ужас, содержащийся на флешке, по позвоночнику отчетливо пробежала ледяная дрожь. Он долго сидел, невидяще смотря в уже погасший монитор бука, курил и думал о том, что узнал. Решение, которое само возникло в голове, нисколько не удивило Точинова. Потому что оно могло быть абсолютно верным в данной ситуации. Профессор встал и грузно потопал в комнату, которая единственная из всех четырех была обжитой.
Посмотрел на фотографию, стоящую на полке шкафа с книгами. Провел пальцами по ее гладкому стеклу. Он был старомодным и не любил всех этих новых объемных изображений. Тем более что эта была ему особенно дорога. Редкие минуты, когда Точинов был со своим сыном от единственного брака, чаще всего никто не снимал, потому что они всегда были вдвоем. Как тогда в парке оказалась молодая женщина с цифровой «зеркалкой», которая сняла их? Счастливых, довольно смеющихся у стенда с пневматическими винтовками, говорящих о чем-то своем. Кажется, он хвалил тогда сына за то, что тот сбил все-все мишени. Но это и неважно, потому что тот случай был единственным и оказался таким нужным. Они с ней обменялись электронными адресами, и Точинов чуть было не забыл о снимке, когда вдруг пришло письмо с вот этой вот фотографией. Лешка, Лешка…
В