– Идите, – кивнул лейтенант.
Старший сержант со своими людьми исчез среди деревьев.
– А с этим что будем делать? – спросил у ротного Гольдберг. – Так и оставим?
– Так и оставим, – жестко ответил Волков. – Документы заберу только. Пускай его волки хоронят.
День клонился к закату, рота медленно продвигалась вперед. Вымотавшиеся голодные люди еле переставляли ноги, винтовки оттягивали плечи, словно были отлиты из свинца. Хуже всего приходилось пулеметчикам. Рядовой Зверев, бывший студент механического факультета, мрачно пыхтел, перекидывая тяжелый МГ-34 с плеча на плечо. Пару раз он пытался положить орудие на загривок поперек хребта, но тут же начинал цеплять деревья то стволом, то прикладом. Зверев уже жалел, что поменял ДП на немецкую машинку. «Дегтярев» с отомкнутым магазином был куда как полегче, и два других пулеметчика давно передали «тарелки» своим вторым номерам. Положение усугубляли комары, к вечеру зароившиеся в невиданных количествах, а также бывший студент филологического факультета младший сержант Кошелев. Женька шел рядом и монотонно матерился, качая перевязанной головой. В силу природной своей нерасположенности к нецензурным выражениям филолог ругался жалко, неумело и оттого особенно противно.
– Слушай, ты можешь заткнуться, а? – не выдержал наконец Зверев.
– Извини, – пробормотал в ответ младший сержант. – Очень голова болит. От контузии.
– А оттого, что ты тут четыре слова составить нормально не можешь, легче будет? – Пулеметчик поперхнулся и некоторое время молчал, безуспешно пытаясь восстановить сбитое дыхание.
Механик был несколько полноват и, в отличие от худого и легкого филолога, запыхивался очень быстро.
– Да, легче, – коротко ответил Кошелев. – Отвлекает.
– Слушай, ты же словесник, – укоризненно заметил Зверев, справившийся наконец со своими легкими. – Ты бы лучше стихи почитал. Тут же женщины, в конце концов.
Он снова замолчал, собирая дыхание.
– Стихи? – неуверенно переспросил Кошелев. – Ну, можно стихи.
Младший сержант помолчал, собираясь с мыслями, и затем негромко начал:
– «Всю ночь гремела канонада, был Псков обложен с трех сторон. Красногвардейские отряды с трудом пробились на перрон…»
«Ледовое Побоище» было произведением длинным и размеренным, как раз подходившим для неспешного шага, которым шла рота. Вскоре взводы сломали строй, бойцы распределились полукругом, чтобы лучше слышать, и шикали на тех, кто наступал на ветки или бормотал что-то свое.
– «Повеселевший перед боем седобородый старый волк, архиепископ за собою вел конный свой владычный полк…»
Это было удивительно, но раненный в голову, контуженый, голодный, невыспавшийся студент ни разу не запнулся, не сбился. Он шел вперед, выговаривая строфы в такт шагам, забыв о боли, об усталости, о немцах, сейчас для него существовала только поэма.
– «Под нами – лед, над нами – небо, за нами – наши города. Ни �