А вообще перчатки Зеботтендорф носит постоянно из-за несчастного случая, изуродовавшего ему руки. Это произошло с ним на охоте. Вот что он сам мне рассказал:
– Вы, знаете, я ведь не охотник, стреляю я плохо, да и, признаться совсем не вижу никакой радости в убийстве животных. Мы, современные люди, не настолько голодны, чтобы убивать для пропитания, а другие поводы для охоты я оправдать не могу. Как-то один мой приятель собрал компанию охотников и в том числе пригласил меня. Отказываться я не стал, решил, что просто прогуляюсь с ними за компанию. Был самый конец августа, знаете, такие прозрачные, холодающие дни, воздух хрустальный, будто ломкий. Вроде бы еще лето, но повсюду уже заметны первые ноты увядания, умирания природы, будто первый едва слышный колокольчик звонит к началу этого трагического спектакля.
Мы бродили вдоль лесных озер. Утки, готовясь к отлету, собирались на воде в стаи и становились жертвами стрелков. Я зашел в воду в узкой протоке, присел на корточки и стал умываться чистейшей ледяной водой. За камышами меня не было видно с противоположного берега, и один мой товарищ пальнул по проплывающим мимо зеленоголовым селезням. Мне повезло, я как раз закрыл лицо ладонями, умываясь, заряд дроби пришелся мне по рукам. С тех пор ношу перчатки, не считаю нужным подставлять свои шрамы любопытным взглядам.
Вот такая история. И правда, повезло Родиону Ивановичу, мог бы без глаз остаться.
Были с Еленой и Санькой вчера вечером на выступлении поэта Северянина в Александровском зале городской думы. Билетами нас снабдил Родион Иванович. Хотел пригласить нас с Еленой, но из-за своей болезни сам не пошел, а отдал нам третий билет, и мы взяли с собой Александру. Слушали стихи более двух часов. Принимали поэта восторженно. И у моих дам глаза горели, что у взрослой, что и маленькой. Восторг и упоение. Обе знают многие его стихи наизусть, а Санька, как и положено юной девице, пишет их в свой альбом, мне как близкому человеку, показывала, там и Игорь Северянин, и Бенедикт Лившиц, и Георгий Иванов, и прочие эгофутуристы, все, кого удалось ей выудить из альманахов «Очарованного странника» или «Петербургского глашатая», которые гимназистки передают с рук на руки.
Все эти поэты – певцы эго и одновременно отказа от эго, плывущие по волнам потока сознания, иной раз захлебывающиеся в нем или выныривающие на островах фатовства, гаерства и эпатажа. Хотя среди них есть очень талантливые люди, слушаешь или читаешь, и сердце плачет. Каждый из них чувствует себя в самой середке мира, самим средоточием мира, но тот, для кого эта серединность – не поза в попытке заинтересовать собою толпу, а искреннее самоощущение, рано или поздно почувствует, как сам растворяется в этом мире проходит сквозь него, как мир проходит сквозь него самого, почувствует, что он и есть мир, весь мир, какой есть.
У меня был какой-то странный разговор с Вениамином. Он спросил меня,