И вот мы к ним подходим, я ему кладу этот листочек, Николай – газету, тот молча, уже зная, что надо делать, пишет автограф.
Мы говорим: «Спасибо!», он улыбается, и мы уходим. Идем в номер, собираемся, и вдруг – у меня идея!
Говорю: «Слушай, Николай! Давай мы Дину Риду подарим этот агат-то! Наверное, довольный будет мужик-то!»
Он отвечает: «Идея!»
Всё, мы к портье. Спрашиваем, где он квартирует. «Двумя этажами ниже».
Мы – туда. Звоним. Открывает этот восточный тип (он у него вроде пресс-секретаря). Мы говорим: «Извините, вот мы хотим подарить одну вещицу. Мы с Урала».
Дин Рид выходит, улыбается. Я ему это дело преподношу. Говорю: «Вот вам подарок от уральцев». – «О-о! Презент!» Он меня прямо обнял, даже почеломкал, а я когда глянул ему в глаза: они у него как пеплом присыпанные, усталые-усталые. Видимо, у него такое состояние было жуткое… Но он держался: «О! Спасибо! Спасибо!». Конечно, с акцентом он говорил: «Айн момент!». Побежал в другую комнату, приносит… Кстати… Где же она у меня… Вот такая фотография в сомбреро, и он прямо на лицевой стороне по-английски написал (а я по-английски ни бельмеса не спикаю, я только чуть-чуть шпрехаю). Жена перевела, там хорошо написано. А для Николая Николаевич такой фотографии уже живой не оказалось. Пришлось подарить ему открытку такую, уже растиражированную. Так вот мы с ним и пообщались. Это, наверное, был год 1978-й. Если не 1976-й.
Он ведь частенько у нас бывал. Говорили, что он возвращался с БАМа в Германию и в Минске останавливался. А потом вскоре, в начале 80-х, он… Кто говорит, его утопили, кто говорит, что он сам… В общем, до сих пор всё это так загадочно. Загадочно… Очень загадочно…
Ну, конечно! Дин Рид – это интересно… Это всё…
О! У меня с Велиховым была встреча – вообще чудо!
Что получилось… Я был в командировке: ехал в Минск через Москву.
Мне было нужно на Тверскую (тогда она называлась еще Горького), там почти напротив памятника Юрию Долгорукому – Дом техники. Мне нужно было там визу одну получить, чтобы в Минске мне выдали необходимые агрегаты.
Ага. И вот я открываю дверь Дома техники, а оттуда вываливается (это был апрель 1986 года, за десять дней до взрыва!) Евгений Павлович, в тенниске, такой крепыш, такой шарик… Ага. Я же его знаю, а он-то меня – нет. Я ему, конечно, уступаю, даже по этикету это нужно, потому что надо выходящего выпустить. А он уперся и стоит. Чтобы я прошел. А тут я уперся. И вот мы, как два барана, стоим и смотрим друг на друга. Потом я чую, что он встал насмерть. Я сказал: «Спасибо!» – и прошмыгнул внутрь…
Потом мы с ним только после аварии на ЧАЭС уже там встретились. Правда, общались мы не больно много. Я не та сошка. Но все равно я ездил на выборы, когда его выбирали директором Курчатовского института. Естественно, я белый шар ему добавил, да. Мужик интересный. Очень интересный.
Слушай… Александр… Что я тебе хочу сказать. Ты не ту личность