«Унтерменш издевается, понятно», со злостью подумал Генрих. Скрипнув зубами, он повернулся к стене. Попробовал закрыть глаза. Но красная рябь на опущенных веках всё мешала ему уснуть. Кровь стучала в висках, лоб прошиб пот.
«Нужно срочно воды».
Развернулся в обратную сторону, кашлянул. Емельян вновь вопросительно уставился на пленника.
– Воды… Пить!
Морпех смотрел на немца вопросительно, чуть вскинув вверх брови. Сообразив, что тот ему говорит, перестал барабанить и указательным пальцем показал на фляжку.
Немец поспешно кивнул:
– Да, да…
Всей пятернёй обхватил её и кинул немцу. Фляжка подкатилась к шинели, на которой лежал пленник. Одной рукой он схватил брошенный предмет, приподнимаясь на локте. Раненой рукой шевелить было трудно, она просто лежала вдоль туловища. Прижав фляжку под мышкой, он пытался открыть её. Сообразив, что крутит крышку не в ту сторону, четырёхнулся:
– Проклятье…
Морпех с интересом наблюдал за потугами фрица.
«Давай, гадёныш, попробуй открыть. Не по зубам тебе русская фляга. Не судьба водицы-то испить».
Всё же справился с крышкой, она крепилась к горлышку цепочкой и теперь свободно болталась. Подобрав под себя предплечье, Генрих хотел рукой взять, но большим пальцем задел за горлышко, та опрокинулась на пол. Жидкость толчками вытекала на пол.
Емельян вскочил на ноги, подошёл и подобрал её с пола.
– Сволочуга… Прибить бы тебя…
Емельян не задумываясь сию минуту пристрелил бы немца, но Кудрин приказал стеречь его. И слово командира в разведке, – это закон.
Изо всех сил захотелось дать ему ногой под дых, чтобы кровью изошелся. Сдержался, задвинул фляжку за пояс.
Подошёл к печурке, закинул ещё дров, – под утро ощутимо потянуло холодом. Свет от огня отбрасывал тени на стену. Тени двух непримиримых сторон.
Генрих обречённо уткнулся в потолок.
Сжав кулаки, он задышал чаще: «Не будь я в таком унизительном положении, я бы тебя уничтожил, унтерменш. Убивал бы долго и мучительно».
В порыве гнева вдруг подумал о раненой руке, она чувствовала себя гораздо лучше. «Отлично, уже восстанавливаюсь, прихожу в порядок».
Закрыв дверцу печурки, Емельян развернулся к фашисту, поправив автомат за спиной. «Молодой, сукин сын. Какого лешего тебя сюда принесло? Не сиделось в своём Берлине».
Как ни странно, после наблюдения о возрасте пленного градус ненависти понизился. На войне молодым сложно, жизнь ещё толко не началась, а вокруг смерть. Хотя молодые то и гибли безрассудно, храбро, без лишних рассуждений. В отдельной бригаде, целиком погибшей на Волге, почти все были молодыми. Такого же возраста, что и радист-молодчик.
Задумавшись, Емельян махнул рукой:
– Хрен с тобой, пей…
Удивлению Генриха