Конец.
И тут вдруг, неизвестно с чего, я расплакался. Как слабоумный какой. Я не плачу. Никогда. Ревел, когда был сопливый. Давным-давно. И вдруг эти грусть и пустыня, и дико внемлет ему – вышибли пробки. Какого рожна!
Первая «Сорочинская ярмарка» в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя на этом заканчивалась, и я не знал, хвататься ли сразу за второй «Вечер накануне Ивана Купала», или не бросать пока «Сорочинскую», а побыть с ней, как, бывает, хочется побыть с человеком, с которым хочется побыть. У меня и был-то всего один такой человек на свете. Моя мать. А другого нет. Только Джек, которого тоже нет. И я забыл о том, что кто-то может быть. Опять слова, ничего, кроме слов, а что делают. Меня снова бросило в жар, когда я подумал, что в классе будут спрашивать, и надо отвечать, а как отвечать, как ваще вслух сказать про не-го-во-ря-щееся! То есть слова нормальные, но соединены каким-то таким способом, что дырку в мозгах провертели. Какой Ф. Незнанский по сравнению с Н. Гоголем! Их и поставить вместе нельзя. С Н. Гоголем некого вместе поставить.
Я не стал начинать «Вечер накануне Ивана Купала», а снова вперился в окончание «Сорочинской».
Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук…
Мне до ужаса захотелось иметь человека около, который…
Я захлопнул книжку, потому что позвонили в дверь.
Катька упорная. Гордая-гордая, а если втемяшилось в башку, летит, как стрела, по сторонам не оглядываясь.
– Тебя чего снова ни в классе, ни на Пушке?
– А ты чего без звонка?
– Шла мимо.
– Мало ли кто мимо кого идет.
– Ты не ответил на вопрос.
– Ты тоже.
– Я? Если б позвонила, ты бы сказал: не приходи. А я хотела.
Упорная и это, как его, искренняя. Вот штука, посильнее всякого оружия. Руки вверх, и ты готов. Может, я не справляюсь, потому что Н. Гоголь меня так пробил?
Теть Тома позвала ужинать. Меня и Соньку.
– А Катю?
– А на Катю не было рассчитано.
Ёлы-палы.
– Да я не хочу, теть Том, спасибо, – сказала Катька.
– За что спасибо, за пустую тарелку? На мою! – Я схватил свою, чтобы передать Катьке.
А теть Тома стала молча выдирать мою тарелку из моих рук, чтоб не дать поставить ее перед Катькой, а оставить стоять передо мной.
– Ну и сволочь же вы, теть Том, – сказал я.
– Ты с ума сошел, – сказала Катька, – родной тетке, при людях!
– Она не родная, раз, а ты ничего похожего матери не говоришь, два? – отрезал я.
– Не так и не при людях, – отрезала Катька.
Я хотел сказать