…погляди: из грешной глины
взрос бааловой главой
хьюго босс неумолимый,
хьюлетт-паккард вековой
Bochum
И вот завеса в храме раздралась надвое.
Хочу ехать с тобой в электричке межрегиональной
(интеррегиональбан удобный, зелёный такой),
в третий раз расскажу, как – насыщен
туманною манной —
пропадал, оживал и опять умирал под пятой
Поядавшего пламя – народ, пересозданный дважды;
как, увидевши Край, Краснолицый в сомненьях упал
на лице свое и на одежды, и влажный
рот разинул в одном из Господних зеркал,
обращённых к земле мимо ангелов, мимо проклятий,
огибая пророчества, Силы минуя, и вот,
усомнившийся гибнет и серое, пыльное платье,
подминая под спуд, на лице свое присно падёт;
просто в линию вытянуть эти прирейнские плёсы,
только Мюльхайм и Дуйсбург оставить в покое лесам —
и пустой горизонт резедою сырой отзовётся,
и завеса – на две половины взлетит к небесам.
Bochum
Былой диагноз: «пульм эт кор
ин нор.» (что значило – «всё в норме»)
запомнил из рецептов сорных,
всегда звучавших, как укор.
По вечерам я слышал хор —
дуэт, верней сказать, и в форме
военной был отец, и в корне
всегда был прав, что твой сапёр.
Мои родители-врачи
имели цель: лечи, лечи! —
над каждым словом совещались.
«Не навреди!» – так Гиппократ
им диктовал и обещал из —
бавить бед, обману рад.
Не форсировать! Олететрин!
Я внимал, как глухая тетеря,
полурусским словам – не моим,
но как будто понятным по мере,
предназначенной давним врачом —
педиатром для лёгкого слуха
эскулапа-коллеги, причём —
на старуху бывает проруха! —
продираясь сквозь дебри густых,
дребезжащих, как жесть, приговоров,
я смотрел, как видна из-за них,
мимо детских опасливых взоров,
моя мама; вкушая, вкусих
мало мёда диагнозов устных,
терапевт участковый проник
в педиатровы речи прокруста;
а над ними, в затылок дыша,
глоссолалия тучей косою
бурей слов неопознанных шла
раскалённым бронхитовым строем
остаётся немногое: подле котельной
серый полдень был так тороплив, суетлив
и податлив, как воск. Там, премного болтлив,
я рассказывал Жеке и Сане отдельно
(а потом ещё вместе) фантастику. Их
удивление было особого сорта:
как-то эти истории в душах своих
размещали они, и ни бога ни чёрта
не старались призвать, чтоб сюжетов густых
перезревший сироп не растёкся на их
лицах недоумённой