– А здесь, – прибавил он, – нечего вам смотреть.
Василиса Егоровна приняла меня запросто и радушно и обошлась со мною, будто век мы были знакомы. Инвалид и Палашка накрывали на стол.
– Что это мой Иван Кузьмич сегодня так заучился! – сказала комендантша. – Палашка, позови барина обедать. Да где же Маша?
Тут вошла девушка лет четырнадцати, круглолицая, румяная, со светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у неё так и горели.
С первого взгляда она не очень мне понравилась, хотя я и не смотрел на нее с предубеждением. Маша, уже в этом возрасте требовавшая к себе обращения по имени-отчеству – капитанская дочь, как-никак! – выглядела совершенною дурочкою. Она села в угол и стала шить.
Между тем, подали щи. Василиса Егоровна, не видя мужа, вторично послала за ним Палашку.
– Скажи барину: гость-де ждет, щи простынут; слава богу, ученье не уйдет; успеет накричаться.
Капитан вскоре явился, сопровождаемый кривым старичком.
– Что это, мой батюшка? – сказала ему жена. – Кушанье давным-давно подано, а тебя не дозовешься.
– А слышь ты, Василиса Егоровна, – отвечал Иван Кузьмич, – я был занят службой: солдатушек учил.
– И полно! – возразила капитанша. – Только слава, что солдат учишь: ни им служба не дается, ни ты в ней толку не ведаешь. Сидел бы дома да богу молился, так было бы лучше. Дорогие гости, милости просим к столу.
Я счел за благо не высказывать удивление капитанским неумением обучить службе пару десятков солдат. Придержал при себе и мнение о бесхитростном признании в означенной глупости его жены в присутствии малознакомого офицера, равно как и о суждении о пользе молитв вместо военных учений.
Мы сели обедать. Василиса Егоровна не умолкала ни на минуту и осыпала меня вопросами: кто мои родители, живы ли они, где живут и каково их состояние? Услышав, что у батюшки триста душ крестьян, «легко ли! – сказала она, – ведь есть же на свете богатые люди! А у нас, мой батюшка, всего-то душ одна девка Палашка; да, слава Богу, живем помаленьку. Одна беда: Маша – девка на выданье, а какое у неё приданое? частый гребень, да веник, да алтын денег (прости бог!), с чем в баню сходить. Хорошо, коли найдется добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою».
Я взглянул на Марью Ивановну; она вся покраснела, и даже слезы капнули на ее тарелку. Несмотря на явную глупость этого создания – не от большого же ума при подобной материнской болтовне, несомненно, повторяющейся изо дня на день, можно было рыдать