Внутри библиотеки стены и полы были украшены зеленой плиткой, и сапоги его гулко стучали по ней, когда он шел к лифтовым колодцам. Он часто замечал, что общественные здания Англии неотличимы от ее туалетов.
Вестибюль, к счастью, был безлюден, и вскоре уже он ехал на лифте на четвертый этаж. Очутившись там, он остановил проходившего мимо сотрудника, который утомленно направил его в Отдел философии. Миновав нескончаемые коридоры, он наконец добрался до крохотной приемной, где размещались только стойка и единственный стул. Табличка просила посетителей звонить, и к ним выйдут. Он легонько коснулся кнопки. Когда никакой реакции не последовало, он уже был готов нажать кнопку снова, как вдруг перед ним возник худой человек.
– Ну? – осведомился он. Энкарнисьон представился, возложив портфель на стойку. – Мне назначено на десять. – Он вынул подтвердительное письмо. Худой мужчина прочел его и поднял верх стойки на петле.
– Сюда. – Тон его смягчился. – Хранитель вас ждет.
С трудом Энкарнисьон боком протиснулся в щель и пошел за сотрудником. Человек привел его в крохотную комнатушку и оставил там.
Он подождал, затем дверь открылась и появился другой мужчина, постарше.
– Простите, что заставили вас ждать, сеньор Росса. В таких делах излишняя осторожность не повредит. За мной, пожалуйста.
Старый хранитель шел болезненным шагом. Он явно страдал подагрой или же ревматизмом. Многие старики на севере подвержены хворям, проистекающим либо из их диеты, либо из климата. Изо всех зрелищ последних лет самым тревожным и неприятным для Энкарнисьона был вид автобуса, полного пенсионеров из Олдэма, которые праздновали окончание эпидемии коклюша и скопом заехали в «Мидленд». Он как раз застал их приезд в вестибюле, и ему пришлось ждать, пока одна группа стариков за другой не погрузится в лифты. Все так последовательно, видимо, переболели рахитом, и ноги им выгнуло колесом, поэтому в лифт за раз помещалось не более четверых. Огромная топчущаяся очередь людей и их багажа довела его до отчаянья. Сострадание в нем истощилось его собственным увечьем, и он зло пожаловался управляющему.
Хранитель провел его под мраморным навесом по узкому коридорчику.
– У нас нечасто бронируют эту комнату. В наши-то дни. Я вам принес в нее рукописи. – Он с трудом издал сиплый смешок. Шаркая ногами, Энкарнисьон брел за ним – и вот они вступили в клаустрофобно маленький читальный зал. – На столе. – Хранитель остановился перевести дух, и Энкарнисьону места в комнатке осталось едва-едва на то, чтобы протиснуться мимо к шарнирному креслу у деревянного стола. – Знаете ли вы, – доверительно произнес старик, – что вы первый, кто увидит эти рукописи с тех пор, как наследники графа Бекфорда их здесь разместили в 1923 году? Я проверил в архивах. Шопенхауэр писал на старонемецком. Очень немногим ученым такое по плечу! – Он перхнул. – В наши дни интерес к философии не так уж велик. Я читал Шопенхауэра