Прощай! Но мыслям о тебе
«Прости!» я не хочу сказать.
Они наперекор судьбе
Мне будут сердце согревать.
Краса, подобная весне!
Хоть неземной тебя зову,
Ты не явилась мне во сне,
Тебя я видел наяву.
О, мой неизлечим недуг.
В душе запечатлен твой лик,
А голоса волшебный звук
Навеки в сердце мне проник.
Небесный голос, полный чар,
Навек заворожил меня.
В моей груди горит пожар
Неугасимого огня.
Сиянье радостных очей
Я буду в памяти беречь.
Улыбку ту… Сравненья ей
Найти не может смертных речь.
Прощай! Но помни в свой черед:
Надежду сердце век таит.
Ее презренье не убьет,
И холодность не охладит.
За все мольбы, что я вознес,
Мне Небеса подарят вдруг
Улыбку вместо прошлых слез
И счастье вместо прошлых мук!
Когда певица умолкла, я хотела только одного: незаметно ускользнуть из комнаты. Дверь была почти рядом с кушеткой, но я не осмеливалась поднять головы, так как знала, что мистер Хантингдон стоит неподалеку и – судя по его голосу, когда он ответил на какой-то вопрос лорда Лоуборо, – лицом в мою сторону. Может быть, его слуха достигло сдавленное рыдание, и он обернулся ко мне? Боже сохрани! Страшным усилием я справилась с собой, осушила слезы и, когда заключила, что мистер Хантингдон вновь смотрит в другую сторону, встала, вышла из гостиной и, по обыкновению, укрылась в библиотеке.
Там было темно. И только догорающие угли в камине бросали вокруг красноватые отблески. Но я и не искала света. Я хотела только отдаться течению своих мыслей в тишине и одиночестве. Опустившись на пуф возле покойного кресла, я уткнулась лбом в его мягкое сиденье и думала, думала, думала, пока вновь слезы не хлынули ручьем и я не разрыдалась, как ребенок. Но тут тихо приоткрылась дверь и кто-то вошел. Кто-то из слуг, решила я и не шелохнулась.
Дверь закрылась. Но в темной библиотеке я была теперь не одна. К моему плечу ласково прикоснулась рука, и голос произнес нежно:
– Хелен, что с вами?
Отвечать я была не в силах.
– Вы должны мне сказать и скажете! – прозвучало более властно, говоривший бросился на колени рядом со мной и завладел моей рукой. Однако я тотчас отняла ее и ответила:
– Вас это не касается, мистер Хантингдон.
– Вы в этом уверены? – возразил он. – Можете ли вы поклясться, что вовсе не думали обо мне, пока плакали?
Невыносимо! Я попыталась встать, но его