Бестеневая лампа. Иван Панкратов

не собираясь пока раскрывать все карты. – Потом, примерно через три недели, можно будет отправить его в окружной госпиталь для протезирования.

      – Так уж и готов? – прищурил глаза Николай Иванович. – Небось, Владимир Николаевич тебе подсказал.

      – Он и на саму операцию готов прийти, чтобы проконтролировать, – утвердительно кивнул Платонов. – Петр Афанасьевич появлялся сегодня, не видели?

      – У сына в палате, – проинформировал Рыков. – Он там готов сутками торчать, как Тамара тогда у Ильяса. Прогоню, так и скажи ему. Здесь не санаторий.

      – У парня руки нет, ему даже поесть нормально сложно. Я не говорю про все остальное – зубы почистить, штаны снять, – возразил Виктор. – Левая рука, конечно, есть, но функционирует она на тридцать процентов в кисти, это максимум.

      – И нахрена она такая нужна? – наклонив голову, скептически спросил Рыков.

      – Тридцать – лучше, чем ничего, – Платонов не хотел спорить, и поэтому направился к выходу из ординаторской. Он хотел поговорить с обоими Терентьевыми насчет пластики.

      Охранник стоял у окна в коридоре, о чем-то беседуя с медсестрой. Она нехотя отвечала, не оборачиваясь. Платонов посмотрел на него вопросительно, указал на дверь.

      – Надоело мне там, – сказал одетый в больничное парень. – В окно он без руки точно не сбежит. А отец с ним как с пятилетним – Мишенька то, Мишенька сё, Мишенька, скушай йогурт. Я не железный, я тоже жрать хочу, а он там натащил ему жратвы вагон. На меня смотрят, как на мебель – оно и понятно, я им своей физиономией про тюрьму каждую секунду напоминаю. Позвоню сегодня, попрошу замены. А то там думают, наверное, что в госпитале, как в доме отдыха…